— А вот и посмотрим…
И Маша, тяжело вздохнув и не в силах скрыть своего разочарования от вмешательства в ее утренние планы Никиты и Горностаева, заставила себя умыться и поставить чайник.
Их родители пару дней тому назад улетели в Крым, поручив на десять дней двух своих детей соседке Ларисе Ветровой. Лариса, женщина неопределенного возраста, но всегда выглядевшая на двадцать пять, встретила просьбу Пузыревых с радостью. Она была одинока. «Театр — вся моя жизнь!» — любила повторять она, как бы говоря: я одна, и у меня в жизни ничего, кроме театра и моих ролей, нет.
— Вы, Тамарочка, — говорила она Машиной маме, — не переживайте. Я ваших ребят и покормлю, и прослежу, чтобы у них все было чисто и пристойно. Поезжайте, отдохните пока без них, а пятнадцатого я сама посажу их на самолет и отправлю в Симферополь. Можете на меня полностью положиться…
И Пузыревы улетели. Как большие уставшие птицы — на юг, к солнышку и морю. А Лариса Ветрова, не откладывая дела в долгий ящик, в первый же день приготовила детям обед, испекла пирог и даже купила Никите новую видеокассету с мультфильмами. Словом, теперь в ее жизни появилась новая роль — роль мамы, за которую она и взялась со свойственным ей рвением.
Она приходила к Маше с Никитой уже два дня — утром и вечером, и всегда с ее приходом в доме появлялось что-нибудь вкусное или полезное. То печенье с первой черешней, то красивая хрустальная сахарница (у Пузыревых сахарница разбилась в день отъезда родителей).
Но вот сегодня Лариса почему-то утром не пришла. «Проспала», — решила про себя Маша, разбивая куриные яйца в миску и пытаясь их взбить веселкой.
— Никита, я делаю омлет и никаких возражений не принимаю! — крикнула она брату из кухни. — А ты пойди умойся, заправь постель, оденься… Уф… — Она снова вздохнула.
И в это самое время в дверь позвонили. «Наконец-то, пришла». И Маша, в полной уверенности, что это пришла с опозданием их соседка, побежала к двери. Но распахнув ее, не увидела никого. Это означало, что тот, кто пришел, стоял за их общей с Ларисой дверью, за «предбанником» в подъезде.
— Это я, Сергей…
И Маша, почувствовавшая себя застигнутой врасплох в домашнем мамином халате, сначала кинулась домой, переоделась в шорты и майку, а уж потом открыла дверь и впустила Горностаева.
— Мы же договаривались: через два-три часа… Но раз уж пришел — заходи…
Сережа Горностаев — высокий худенький блондин с большими карими глазами, смотрящими на мир по-взрослому серьезно и немного грустно, всегда казался Маше старше, чем она. И несмотря на то, что они были ровесниками и учились в одном классе, в любом их споре последнее слово почему-то всегда оставалось за ним, хотя, «по статистике», как любила повторять Маша, «девочки развиваются намного быстрее». Очевидно, Сережа составлял в этом мальчишнике приятное исключение.
— Да я, собственно, и не собирался приходить к вам так рано, если бы не одно обстоятельство…
Говоря это, Сережа почему-то смотрел не на Машу, а поверх ее головы, на дверь Ветровой.
— Послушай, Маша, или я что-то не понял и актерам положено так себя вести на улице, или с вашей соседкой Ларисой что-то случилось… — И он многозначительно покрутил пальцем возле виска.
— А что с ней могло случиться? Ты что, видел ее?
— Вот как тебя! Но она была очень странно одета — во-первых. Во-вторых, на ней были разные туфли. На одной ноге — розовая туфля, а на другой — зеленая! А вместо нормальной одежды — длинный плащ! И это летом, когда все ходят раздетые. Как ты можешь это объяснить?
— Честно говоря, пока не знаю. Знаешь что? Давай-ка, позавтракаешь с нами, посидим — поговорим.
И Маша, не придавая значения Сережиным словам и как бы тем самым защищая свою любимую соседку, пригласила Горностаева прямо на кухню.