. Аспирина не хотите, милая? - Она шатко пристроилась на подлокотник кресла рядом, покачиваясь в такт
порывам июньского циклона. - Или нембутала таблетку?
- Нет.
- Не спросила вас раньше, провозилась с остальными пассажирами. - Она села в кресло, пристегнула нас обеих предохранительным ремнем. - А
пожевать резинку не хотите?
Это напомнило мне, что пора уже расстаться с резинкой, давным-давно навязшей у меня в зубах.
Я завернула ее в страничку журнала, сунула в пепельницу с пружинной крышкой.
- Сразу отличишь воспитанных людей, - одобрила стюардесса. - Всегда прежде завернут в бумажку.
Мы посидели рядом в полутьме покачивающегося салона. Смутно это напоминало фешенебельный ресторан в сумерки, в затишье. Все притихли - и
задумчивость была не только в позах. Даже стюардесса как бы призабыла, почему и зачем она здесь.
Она заговорила о молодой знакомой мне актрисе, с которой летела в Калифорнию два года назад. Тогда был самый разгар кризиса, и актриса все
смотрела в окно так упорно и сосредоточенно, будто собиралась выброситься.
Оказалось, впрочем, что ее не нищета, а только революция страшила. "Я знаю, что мы с мамой сделаем, - сообщила она стюардессе по секрету. -
Мы укроемся в Йеллоустонском заповеднике и будем жить там простенько, пока все не утихнет. А тогда вернемся. Не убивают же они артистов?"
Этот замысел меня позабавил. Вообразилась прелестная картинка: бурые медведи - добряки и консерваторы - снабжают медом актрису с мамой, а
ласковые оленята приносят им от ланей молоко и, напоив, пасутся около, чтобы с приходом ночи живыми подушками лечь в изголовье. В свою очередь, я
рассказала стюардессе про юриста и про режиссера, которые однажды вечером в ту грозовую пору поделились с отцом своими планами. Если армия
безработных ветеранов захватит Вашингтон, то у юриста наготове лодка, спрятанная на реке Сакраменто, и он на веслах поплывет в верховья, пробудет
там месяц-другой, а потом вернется, "поскольку после революций всегда требуются юристы, чтобы урегулировать правовой аспект".
Режиссер настроен был более пессимистически. Он заранее припас старый костюм, рубашку, башмаки - свои ли собственные или взятые в
костюмерной, он умалчивал - и собирался Раствориться в Толпе. Помню, отец возразил: "Но они взглянут на ваши руки! Они тут же поймут, что вы сто
лет не занимались физическим трудом. И спросят у вас профсоюзный билет". И помню, как вытянулось у режиссера лицо, как хмуро поедал он свой
десерт и как смешно и мелко звучали все их речи.
- Отец ваш не актер, мисс Брейди? - спросила стюардесса. - Фамилия что-то знакомая.
Услышав слово "Брейди", оба моих соседа встрепенулись, взглянули искоса. Я знаю этот голливудский взгляд, бросаемый через плечо. Затем
бледный, коренастый отстегнулся и встал в проходе.
- Вы - Сесилия Брейди? - спросил он обвиняюще, как будто я утаивала это от него. - Так я и подумал сразу. Я - Уайли Уайт.
Имя свое он мог бы и не называть - в эту самую минуту чей-то еще голос произнес: "В сторонку, Уайли!", и кто-то быстро прошел мимо,
направляясь в нос самолета. Уайт вздрогнул и - с некоторым опозданием - задорно огрызнулся:
- Приказывает здесь главный пилот. Это походило на обычный обмен шуточками между голливудским тузом и его валетом.
- Пожалуйста, потише, пассажиры спят, - сделала стюардесса замечание Уайту.