От отцов к сыновьям передавалась история нашего рода, история каждого Юлиана. И ни один из них не запятнал свой род, как не запятнаю его и я, Юлиан Двадцатый.
С пяти до десяти лет я учился, учился ненависти к Калькарам, ненависти к клану Ортиса. Это и верховая езда были моей школой. Затем пришло время обучения военному делу и в шестнадцать лет я уже стал воином.
Я сидел на коне и смотрел вниз, в долину, занятую ненавистными Калькарами. Я думал о Юлиане Пятнадцатом, который гнал Калькаров через пустыню, через эти горы в долину, которая лежала сейчас передо мной. Это было за сто лет до моего рождения. Я повернулся к Волку и показал на зеленые розы, плодородные луга, отдаленные холмы, за которыми лежал океан.
— Сто лет они держат нас здесь, — сказал я. — Это слишком много.
— Долго, — согласился Волк.
— Когда пройдет сезон дождей, Красный Ястреб поведет свой народ в богатые долины.
Камень поднял свое копье и яростно потрясая им, посмотрел на долины.
— Когда пройдет сезон дождей! — закричал он. Свирепые глаза его загорелись огнем фанатизма.
— Зелень долины мы окрасим их кровью, — выкрикнул Змей.
— Должны говорить наши мечи, а не рты, — сказал я и повернул коня на восток.
Койот расхохотался и остальные присоединились к его смеху. Так мы и спускались с холма в пустыню.
К полудню следующего дня мы увидели наши шатры, разбитые у излучины желтой реки. Не доезжая пяти миль досюда мы видели на вершинах холмов дым костров. Они сообщали нашим людям, что с запада приближается отряд всадников. Значит наши часовые были на посту и значит все в порядке.
По моему сигналу, мы выстроились так, чтобы образовать крест, и тут же поднялся второй дым, сообщающий в лагерь о том, что мы друзья, и показывающий нам, что наш сигнал понят правильно.
И теперь мы пустили лошадей вскачь, совсем немного потребовалось времени, чтобы мы въехали в лагерь.
Собаки, дети, рабы разбежались, чтобы не попасть нам под копыта. Собаки лаяли, дети и рабы кричали и смеялись. Когда мы соскочили с лошадей перед своими шатрами, рабы подхватили поводья, собаки стали прыгать, стараясь лизнуть в лицо, а дети хватали ручонками, требуя рассказов о битвах, сражениях, стычках, прося показать скальпы врагов.
Затем мы приветствовали своих женщин.
У меня не было жены, но была мать и две сестры. Они ожидали меня во внутреннем шатре, сидя на низкой скамеечке, покрытой ярким одеялом. Такие одеяла ткали из овечьей шерсти наши рабы. Я встал на колени, поцеловал руку матери, затем поцеловал ее в губы, также я приветствовал своих сестер.
Таков был наш обычай. Мы любили и уважали наших женщин. Если бы это было не так, мы в чем-то уподобились бы Калькарам, которые женщин не считали за людей. А всем известно, что Калькары свиньи.
Конечно мы не позволяли женщинам выступать на Совете, но их влияние на членов Совета, когда те были в своих шатрах, было довольно сильным. Женщины выступали на Совете через своих мужей, сыновей, братьев. И мнение женщин выслушивалось и обсуждалось со всей серьезностью.
Они были чудесны наши женщины. Это для них мы гнали врага с нашей земли уже три сотни лет. Это для них мы собираемся сбросить их в море. Для них и ради нашего Знамени.
Пока рабы готовили пищу, я поболтал с матерью и сестрами. Мои братья, Гриф и Дождливое Облако, были тут же. Грифу было восемнадцать лет, прекрасный воин, настоящий Юлиан.
Дождливому Облаку было всего шестнадцать. Это был самый красивый парень, которого я когда-либо видел. Он только что стал воином, но он был мягким и нежным, и взять жизнь человека для него казалось чудовищным.