Наверняка кое‑кто даже посчитает, будто боги сами прибыли за Цзянь‑цинь, поскольку всем была известна своей исключительной набожностью. И никто не догадается, что, когда Хань Фей‑цы отдавал честь богам, сердце его преисполнено было злости к ним, требующим преклонения в такую минуту.
Боги, подумал он. Если бы я знал, что, отрубив себе ногу или вырезав печень, навсегда избавлюсь от вас, то схватил бы нож и с радостью принял бы боль и утрату. Все – ради свободы.
Подобная мысль также была недостойной, и после нее опять пришлось очищаться. Прошло несколько часов, прежде чем боги наконец‑то освободили его, но после того он испытывал такую усталость и отвращение, что не было сил на отчаяние. Он поднялся на ноги и позвал женщин, чтобы те приготовили тело Цзянь‑цинь к кремации.
В полночь, он последний подошел к погребальному костру, держа в руках спящую Цинь‑цзяо. Та сжимала в кулачке три бумажных листочка, что сама своим детским почерком надписала для матери. Она написала «рыба», «книга» и «секреты». Эти три вещи Цинь‑цзяо отдавала матери, чтобы та забрала их с собою в небо. Хань Фей‑цы пытался отгадать, о чем думала девочка, когда писала эти слова. «Рыба» – это связано с сегодняшними карпами в пруду, понятно. «Книга» – тоже нетрудно догадаться, поскольку чтение вслух было одним из немногих развлечений, еще доступных Цзянь‑цинь. Но вот, почему «секреты»? Какие тайны хранила Цинь‑цзяо для матери? Сам он спросить не мог. Жертвоприношения покойникам не обсуждаются.
Хань Фей‑цы поставил дочку на землю. Крепко она еще не спала и тут же проснулась. Щуря глазки, девочка стояла у погребального костра. Хань Фей‑цы шепнул ей несколько слов, после чего она свернула бумажки и сунула их в рукав покойницы. Прикосновение к холодному телу умершей ее не пугало – девочка была еще маленькой и не научилась содрогаться прикосновениям смерти.
Хань Фей‑цы тоже не дрогнул, когда сунул свои три листка во второй рукав. Зачем бояться смерти теперь, когда самое страшное уже свершилось?
Никто не знал, что приносит в жертву он сам. Наверняка они перепугались бы, узнав, поскольку написал: «Мое тело», «Мой дух» и «Моя душа». Все так, будто бы сам должен был сгореть на этом погребальном костре, как будто сам посылал себя туда, куда уйдет она.
А после этого тайная наперсница Цзянь‑цинь, Му‑пао, приложила факел к освященным поленьям, и костер охватило пламенем. Жар огня был невыносим, Цинь‑цзяо укрылась за отцом. Она выглядывала из‑за него, чтобы видеть, как ее мама уходит в путешествие, из которого возврата нет. Зато Хань Фей‑цы радовался сухому огню, что припекал кожу и морщил шелк одежд. Тело вовсе не было столь высохшим, каким казалось. Бумажные листки давным‑давно рассыпались прахом и поднялись вверх с дымом, а тело еще долго шипело; плотные облака благовоний, горящих рядом с костром, не могли забить запаха горящего тела. И только это мы сжигаем здесь? Мясо, труп, и больше ничего. Не мою Цзянь‑цинь. Лишь костюм, носимый ею в этой жизни. То, что творило из тела любимую мною женщину, все еще живо. Обязано жить.
И на мгновение ему показалось, что видит и слышит, что каким‑то образом чувствует этот переход, превращение Цзянь‑цинь.
В воздух, в землю, в огонь. Я с тобою.
Глава 2
ВСТРЕЧА
Самое удивительное в людях то, как они подбираются в пары: мужчины с женщинами. Они беспрестанно сражаются меж собой и не могут оставить друг друга в покое. По‑видимому, они не могут понять, что мужчины и женщины, это различные виды, с совершенно различными потребностями и желаниями. Только лишь воспроизводство заставляет их вступать в контакт.
И ничего удивительного, что ты так это воспринимаешь. Твои партнеры – это всего лишь безмозглые трутни, являющиеся всего лишь продолжением самой тебя, не имеющие собственной тождественности.