Правда, Боб всем говорил, что институт ему не понравился и главное — у него на первом курсе начался сногсшибательный роман со студенткой хореографического училища…
Оглядев еще раз приятелей, Боб улыбнулся:
— Ну и рожи у вас, джентльмены! Приличному человеку и идти рядом с вами неудобно.
— Ну и катись к своему Сороке! — буркнул Гайдышев.
Миша промолчал. Хотя он прикрыл глаз круглым камнем, видно было, как вокруг него сгущается синева.
— Раз уж в такую даль притащились — пошли на кладбище, — скомандовал Длинный Боб. — Почтим память замечательной поэтессы… Как это у нее?
— Не надо стихов, — поморщился Миша Лунь. — Тем более ты не отличаешь Ахматову от Блока.
Из-за дерева с двумя сросшимися стволами вышла тоненькая девушка в светлых брюках и черной рубашке. Покусывая длинный стебелек неяркого лесного цветка, она задумчиво посмотрела вслед трем парням. Глаза у нее большие и темные, а густые золотистые волосы собраны на затылке в тугой пучок. На плече девушки сидела сиамская кошка. Она потерлась дымчатой с темными подпалинами мордочкой о шею девушки, потом лапой игриво потрогала ее за ухо, приглашая поиграть, но девушка по-прежнему смотрела вслед удалявшимся парням. Затем перевела взгляд на землю и, увидев что-то, быстро нагнулась, придерживая кошку одной рукой. В раскрытой ладони у нес оказался зеленоватый значок: пловец, пригнувшись, готов прыгнуть в воду. Слышно было, как у станции затормозила электричка. Мелодичный басовитый звук, распространяя эхо, прошелестел над лесом, будто кто-то слегка дотронулся до клавиши гигантского органа. Звук замер вдали, и тут же возник мощный шум. Он ширился, нарастал — и как-то вдруг внезапно оборвался.
Алена любила смотреть на электрички. Они шумят не так, как обычные поезда. Электричка вырывается из леса стремительно; немного не доходя до станции, начинает плавно тормозить. Ни один вагон не дернется. Весь состав — это монолит, единое целое. Не услышишь разрозненного дробного стука колес на стыках рельсов, неприятного скрипа, лязганья металла — всех тех звуков, которые сопровождают идущий поезд. У электрички свой неповторимый звук. Раздвинулись двери, на перрон вышли пассажиры, мягкий стук автоматически закрываемых дверей — и красивый зеленый состав из десятка округлых цельнометаллических вагонов с нарастающим органным звуком уносится вдаль.
Электричка ушла в сторону Выборга. Скрылись меж стволов и парни. А девушка неподвижно стояла под сосной и, о чем-то думая, бесцельно смотрела прямо перед собой. Сверху, пробившись сквозь колючие ветви, спустился ей на голову тоненький голубоватый лучик. Сиамская кошка вытянула лапу и дотронулась до яркого блика.
Алена улыбнулась, погладила сразу присмиревшую кошку и зашагала по той же самой тропинке, по которой недавно прошел Сорока. Кошка выгнулась на ее плече, свесив вниз хвост с черной отметиной. Алена все убыстряла шаги и скоро затерялась меж красноватых сосновых стволов.
Если идти лесом, то можно пройти мимо дачи и не заметить ее. Сосны и ели окружили большой дом со всех сторон. Он не был огорожен забором. С дороги дом был виден. Не весь, а кусок высокой железной крыши с затейливым флюгером. На ближайших деревьях приспособлены фанерные кормушки для птиц, а на сосне, ветви которой доставали до окон второго этажа, приколочены сразу три скворечника. И все они были заселены. Скворчихи сидели на яйцах, а хлопотливые голосистые мужья трудолюбиво таскали им корм.
Сорока и Алена сидели на скамейке под сосной. Под ногами сухие шишки, желтые иголки, из мха торчали бледно-зеленые листья ландыша. Если на ландыш наступишь, то через некоторое время он снова, как ванька-встанька, выпрямляются. Из открытого окна доносилась бодрая музыка. «А мы ребята… семидесятой широты!..» — мужественным голосом пел Эдуард Хиль.
— Самый популярный певец, — заметила Алена.