С вами можно поговорить. Обо всем, продолжала она. И мне это очень приятно. Потому что я всегда должна держать рот на замке. Сначала так было с отцом. Потом с мужем. Теперь сын у нас царь и бог.
А внук?
Эмерик? Она на секунду задумалась. Тоже не подарок, но получше, чем старшие. Знаете, в моем возрасте не так много развлечений, так что приятно наблюдать за детишками. Тем более что это ничего не стоит.
А как вас называет внук?
Интересно, почему вы меня об этом спросили? Никто из нас так и не понял, почему он меня так называет.
А как именно?
Бяша.
Он зовет вас Бяша?
Да, с младенчества.
И тут Спаситель, поддавшись, как с ним часто бывало, спонтанному порыву, шагнул за предел территории, отведенной терапии:
А что, если я тоже буду называть вас Бяша, а не мадам Замани?
Ну-ка скажите мне что-нибудь, а я посмотрю, как это будет.
Почему вы так рассержены, Бяша?
Ответ он получил незамедлительно:
Потому что у меня украли мою жизнь!
Надо же! В восемьдесят один год Бяша обнаружила, что она феминистка.
«До чего же разнообразен мир!» радовался про себя Спаситель по мере того, как один за другим приходили к нему пациенты. Но ему не хватало еще одного. Девочки-подростка, которая постоянно была недовольна собой и не знала, чего же она хочет. Но Алиса скорее бы умерла, чем пошла на консультацию к психологу.
На сегодняшний день главная проблема Алисы звалась месье Козловский. Он преподавал французский язык и литературу в старших классах. Худощавый, с пепельными волосами, детскими синими глазами и немного вздернутым носом. Говорил он увлекаясь, захлебываясь, так что половины и понять-то было невозможно, обожал поэзию, трепетал, упоминая синекдоху[6]. «О время, не лети!» умолял он высоким, почти женским голосом и летел сам, приподнимаясь на цыпочки.
По понедельникам Алиса с подругами Ханной, Мариной и Сельмой с самого утра попадали во власть месье Козловского. Он ни секунды не стоял на месте, размахивал руками перед первой партой, объяснял что-то у последней, наклонялся к тетрадям, вызывал учеников, зная каждого по имени и фамилии, спрашивал, диктовал, раздавал листочки с заданиями, неожиданно брал у вас учебник, был в курсе ваших последних отметок по математике и успехов на канате в физкультурном зале, помнил, оказывается, вашего старшего брата и, наконец, опустившись на стул, читал стихи. Например, такие:
Чтоб свежий ветерок дыханьем ароматным,
И даже шелестом таинственным тростник,
Все б говорило здесь молчанием понятным:
«Любовь, заплачь о них!»[7]
Прекрасно, воистину прекрасно! восхищался он.
В этот день в конце урока ученики получили от него совершенно идиотское задание: «Настройте ваше сердце на звуки лиры Ламартина и, соблюдая правила стихосложения, позвольте ему высказаться в словах (см. «Озеро»)».
Алиса никому не признавалась, но от Ламартина она просто тащилась, и вот что она написала, склонившись над белым листком:
Прощание с детством
О детство безмятежности приют,
Веселье, смех и небо голубое
Остались в прошлом. Я в смятенье слезы лью
Страшась враждебности, насилья и разбоя.
В понедельник Козловский вернул им домашнее задание, и на своем листочке Алиса прочитала: «16/20. Браво! Прекрасно выражены переживания переходного возраста. Вы меня потрясли! Ритм немного хромает, рифма приблизительная, есть ошибки в пунктуации».
От этой похвалы по спине Алисы пробежал электрический ток и ладошки вспотели. Она быстренько спрятала листок в папку.
После уроков Алиса с подружками обсуждали, как прошел школьный день. И очень скоро добрались в разговоре до отметок.
Ты сколько за стихи получила? спросила Марина Алису.
Одиннадцать.
Молодец, справилась. У меня двенадцать.
А у меня восемь, вздохнула Сельма, хотя ее никто не спрашивал.
Лузер, насмешливо процедила Марина.
Она любила быть всюду главной и царила у них в компании чуть ли не с первого класса, когда они начали дружить. Но недавно Марина вдруг почувствовала, что Алиса ускользает из-под ее влияния.
Мне еще в магазин, всем всего! Чао! попрощалась Алиса.
Надо же! разочарованно воскликнула Марина, глядя ей вслед.