Мозг сам отметил, что в фургоне еще два раздетых трупа, даже без белья, и тоже порубанных на куски, кровью все забрызгано. Ну зачем им я, а? Вон им еды-то сколько…
Двумя прыжками разогнавшись, заскочил метра на три по склону, затем подошвы ботинок поехали назад. Я судорожно вцепился рукой в какой-то хлипкий с виду кустик, и он, к моему удивлению, не вырвался с корнем, а удержал меня. Только одарил целой кучей колючек, вонзившихся в ладонь, так, что я выматерился во весь голос. Но не отпустил его, напрягся, и преодолел еще пару метров. Оглянулся.
Гиена, что пошла в мою сторону, бежала следом, неуклюжими медленными прыжками, явно не торопясь. Ее раздутое от жратвы брюхо, свисавшее чуть не до колен, разгоняться не пускало. А затем, когда тварь преодолела половину расстояния между стаей и мной, следом за ней, чуть быстрее и как-то агрессивней, рванула вторая, та самая, что первой уставилась на меня. Самая большая.
Это послужило сигналом для всей стаи, которая, сбившись в тесную кучу, ломанулась за ней следом. А я из всех сил, вцепляясь руками в острую, как осока, траву, и буксуя на скользкой глине, рванул вверх по склону, в сторону спасительных деревьев. Если только гиены по склонам сами карабкаться не умеют.
Первой добежала до меня самая большая, пыхтя и глухо рыча, роняя вожжи тягучей грязной слюны. Прыгнула сходу, но скатилась обратно — огромные зубы щелкнули уже в метре от моих ботинок. Затем прыгнула вторая, третья, но тоже бесполезно.
— Хрен вам в зубы! — прорычал я в ответ, продолжая карабкаться вверх и молясь лишь об одном — не соскользнуть обратно. Тогда я и минуты не проживу, в клочья разорвут. Там каждая зверюга больше меня.
Едрить, как же скользко! Если бы не жесткая трава, беспощадно режущая своими бритвенно-острыми лезвиями ладони, я бы уже скатился вниз, и надо мной сомкнулись бы мохнатые грязно-бурые спины гиен. Только трава меня и держит.
— Эй! — раздался откуда-то сверху крик, то ли женский, то ли детский. — До здесь! До здесь беги!
Краем глаза я разглядел какую-то серую фигуру на краю оврага, у самых кустов. Разглядели ее и гиены — самая большая из них завыла плачуще, и вдруг понеслась огромными прыжками вдоль по оврагу, а следом за ней поскакала вся стая. Ушли?
— На здесь! — повторил голос. — На здесь скоро, нет время!
Еще рывок, изо всех сил, так, что мышцы скрутило напряжением, еще один, и вот, верхний край оврага, и маленькая исцарапанная ладонь протянулась ко мне навстречу. Девчонка. Лет четырнадцать, одета чудно, не понял даже во что, на голове шляпа, в руке револьвер. Дальше оглядывать ее она мне не дала, крикнула прямо в лицо:
— Бегим! Гиены здесь за минута будут! — и потащила меня за собой, обалдевшего, махнув рукой куда-то в заросли: — Там пещера! Дудка дам!
— Какая в пень дудка? — почему-то обалдев от последней фразы, уже на бегу спросил я, но девчонка не ответила.
Она ловко скользнула между кустами, прикрыв локтями лицо, чтобы ветки не хлестнули, меня обдало каплями росы с ног до головы. Сразу за кустами я чуть не подвернул лодыжку — из травы тут и там торчали камни, причем густо так торчали. А за полосой зарослей, как выяснилось, сразу же начинались скалы, вполне такие нормальные, большие и каменные, заросшие лианами и прочей ползучей зеленью.
— Здесь! — крикнула девчонка, не оборачиваясь и ловко перепрыгивая камни. — Здесь беги!
Я поднажал, стараясь при этом не подвернуть ногу, и следом за ней влетел в расселину между двумя большими серыми камнями, за которой оказался вход в пещеру. Едва заскочив в нее, девчонка показала рукой куда-то в сторону в темноту, крикнув:
— Закрой ход!
Я присмотрелся, часто моргая, но ничего не разглядел, там в углу, после яркого солнца снаружи, как чернил налили.