Но жил в номерах "Прогресс". Там все было совершенно таким же, как и в описанной Куприным "Сербии",- и вся обстановка, и хозяйка, и ее любовник-управитель, и вся коллекция отталкивающих и подозрительных жильцов.
Тогда, между прочим, я впервые и единственный раз видел Куприна. Он выступал в помещении киевского цирка с чтением своих рассказов. Читал он превосходно. Меня поразила внешность Куприна. До этого я видел его фотографии, и он казался мне похожим на хорошего русского прасола. У него было широкое простонародное лицо чуть монгольского типа.
В цирке же я увидел крепкого, немного кряжистого человека с явными чертами внутреннего и внешнего изящества - вплоть до красной гвоздики в петлице пиджака
В 1896 году Куприн работал в кузнечном цехе одного из металлургических заводов Донбасса. Вскоре после этого он написал повесть "Молох".
В те годы донецкие земли быстро теряли патриархальный характер чеховской "Степи". Мутные дымызаводов залегли над степными горизонтами. Степная поэзия "Слова о полку Игореве" ушла в невозвратимое прошлое. А. Блок писал об этом:
Нет, не видно там княжьего стяга, Не шеломами черпают Дон, И прекрасная внучка варяга Не клянет половецкий полон...
Нет, не вьются там по ветру чубы, Не пестреют в степях бунчуки... Там чернеют фабричные трубы, Там заводские стонут гудки.
Путь степной - без конца, без исхода, Степь да ветер, да ветер - и вдруг Многоярусный корпус завода, Города из рабочих лачуг...
Донецкий бассейн охватила золотая каменноугольная лихорадка. Угленосные участки раскупались за бешеные деньги. Создавались акционерные компании, строились шахты и заводы. Шло жестокое соревнование между русскими промышленниками и иностранцами. Иностранцы почти всегда побеждали. У них была старая сноровка, а русские толстосумы, недавние купцы и подрядчики, пока что примеривались и приспосабливались и знали только один способ выколачивать прибыли - выжимать все до конца из людей, земли и машин.
Перечитывая Куприна, я с удивлением заметил, что в своих жизненных скитаниях я как бы шел по его следам. Западный край, Киев, Одесса, Донбасс, Балаклава, Мещерские леса 'под Рязанью - все это прошло через жизнь почти в той же последовательности, как и в жизни Куприна. Разница была только во времени, и то небольшая, не больше двадцати лет.
Я застал жизнь такой же, какой она была при Куприне, и потому могу с некоторым правом свидетельствовать о необыкновенной свежести его характеристик людей и событий, всего его художественного письма.
Куприн был на Юзовском заводе в 1896 году. Мне привелось работать там в 1916 году-ровно через двадцать лет, но я застал еще в Донбассе всю обстановку купринского "Молоха". Я помню те же рабочие поселки. Нахаловки и Шанхай, из землянок и лачуг, беспросветную работу и нужду шахтеров, воскресные побоища с казаками, уныние, гарь, брезгливых и высокомерных инженеров и "молохов" - владельцев акционерных компаний, промышленных сатрапов, перед которыми заискивали министры.
Ни в одной своей вещи Куприн не выразил с такой силой, как в "Молохе", свою ненависть к капитализму и его разнузданным представителям, свое осуждение прекраснодушных и мягкотелых интеллигентов, в решительную минуту впадающих в истерию, и свое сочувствие рабочим, обреченным на голод и нищету.
Очень резко, густо выписан в повести делец и промышленник Квашнин "молох", "мешок, набитый золотом". Временами Куприн придает Квашнину даже несколько гротескные черты.
Часть современных Куприну критиков, так называемых "литературных чистоплюев", обвиняла писателя, особенно в связи с "Молохом", в том, что он не окончил "литературную консерваторию" и допускает в своих вещах языковые и стилистические небрежности.