Ах, опоздаем! Ах, уйдет поезд! Бегите хоть вы-то скорей занимать места.
А что хорошего будет, если мы займем места без тебя и уедем! отвечала Глафира Семеновна и торопила гарсона: Плю вит, гарсон, плю вит.
Тот успокаивал ее, что до отхода поезда еще много времени осталось.
Нон, нон, ну савон, что это значит! В Лионе из-за этого проклятого расчета за еду мы еле успели вскочить в вагон и я впопыхах тальму себе разорвала, говорила Глафира Семеновна гарсону по-русски. Хорошо еще тогда, что услужливый кондуктор за талию меня схватил и в купе пропихнул, а то так бы на станции и осталась.
Ah, madame! улыбнулся гарсон.
Что мадам! Плю вит, плю вит. И ты тоже, Николай Иваныч: сидишь и бобы разводишь, а нет, чтобы заранее рассчитаться! журила она мужа.
Расчет кончен. Гарсону заплачено и дано на чай. Носильщик в синей блузе давно уже стоял перед путешественниками с их багажом в руках и ждал, чтобы отправиться к вагонам. Все побежали за ним. Иван Кондратьевич тащил свою громадную подушку и бутылку красного вина, взятую про запас в дорогу.
Les russes сказал им кто-то вдогонку.
Слышишь, Николай Иваныч? Вот и французские у нас бороды, а все равно узнают, что мы русские, проговорил Иван Кондратьевич.
Это, брат, по твоей подушке. Еще бы ты с собой перину захватил! Здесь, кроме русских, никто с подушками по железным дорогам не ездит. В первую нашу поездку за границу мы тоже захватили с собой подушки, а уж когда нацивилизовались, то теперь шабаш.
Сели в купе вагона, но торопиться, оказалось, было вовсе незачем: до отхода поезда оставалось еще полчаса, о чем объявил кондуктор спрашивавшей его на ломаном французском языке Глафире Семеновне и в пояснение своих слов поднял указательный палец и пальцем другой руки отделил от него половину.
Господа! Гарсон-то не соврал. Нам до поезда еще полчаса осталось, заявила она своим спутникам.
Да что ты! воскликнул Николай Иванович. Вот это я люблю, когда без горячки и с прохладцей. Это по-русски. Тогда я побегу в буфет и захвачу с собой в дорогу полбутылки коньяку. А то впопыхах-то мы давеча забыли захватить.
Не надо. Сиди, когда уж сел. Ведь есть с собой бутылка красного вина.
Мимо окон вагонов носили газеты, возили на особо устроенной тележке продающиеся по франку маленькие подушки с надписью «les oreillers».
Вот с какими подушками французы путешествуют, указал Николай Иванович Ивану Кондратьевичу. Купят за франк, переночуют ночь, а потом и бросят в вагоне. А ты ведь таскаешь с собой по всей Европе в полпуда перину.
Да что ж ты поделаешь, коли жена навязала такую большую подушку, отвечал тот. «Бери, говорит, бери. Сам потом рад будешь. Приляжешь в вагоне и вспомнишь о жене».
Глафира Семеновна прочла надпись на тележке с подушками и сказала:
Вот поди же ты: нас в пансионе учили, что подушки по-французски «кусен» называются, а здесь их зовут «орелье». Вон надпись «орелье».
Цивилизация здесь совсем другая вот отчего, отвечал Николай Иванович. Здесь слова отполированные, новомодные, ну а у нас все еще на старый манер. Ведь и у нас по-русски есть разница. Да вот хоть бы взять фуражку. В Петербурге по цивилизации она фуражкой зовется, а поезжай в Углич или в Любим картуз.
Сказав это, он снял с себя шляпу котелком и, достав из кармана мягкую дорожную шапочку, надел ее на голову.
И не понимаю я, Иван Кондратьич, зачем ты себе такой шапки дорожной не купил! И дешево, и сердито, и укладисто.
Да ведь это жидовская ермолка. С какой же стати я русский православный купец
Да и я русский православный купец, однако купил и ношу.
Мало ли что ты. Ты вон в Париже улиток из раковин жрал, суп из черепахи хлебал, а я этого вовсе не желаю.
Чудак! Выехал за границу, так должен цивилизации заграничной подражать. Зачем же ты выехал за границу?
А черт знает зачем. Я теперь и ума не приложу, зачем я поехал за границу. Ты тогда сбил меня у себя на блинах на Масленой: «Поедем да поедем, все заграничные трактиры осмотрим, посмотрим, как сардинки делают». Я тогда с пьяных глаз согласился, по рукам ударили, руки люди разняли, а уж потом не хотел пятиться, я не пяченый купец. Да кроме того, и перед отъездом-то все на каменку поддавал. Просто, будем так говорить, в пьяном виде поехал.
Так неужто тебе заграница не нравится? Вот уж ты видел Берлин, видел Париж
Иван Кондратьевич подумал и отвечал: