Не то чтобы стыдно, а все равно неприятно... Стою я и соображаю, как бы мне поскорее от коровы этой отделаться. И тут до меня начинает доходить, что просто так она меня не отпустит.
Что ей от меня что-то надо...
А еще до меня доходит, что к незнакомым парням телки с такой внешностью, как у нее, подваливать обычно не решаются. Ну кому охота себя обосранной чувствовать? Глазенки маленькие, рот узкий, не накрашенный, ни сережек, ни колец, пальцы пухлые, и вся какая-то... Я потом уже слово подыскал.
Одутловатая...
Я спросил ее, откуда они приехали.
— Ты не знаешь, — говорит. — Маленький такой городок в Сибири, почти село. Папу сюда перевели работать.
— Это здорово, — отвечаю. «Интересно, — думаю, — с каких это делов из сибирского села в Москву работать переводят, и зачем ты мне об этом докладываешь?» — Может, я твой город и не знаю, но если ты назовешь, я стану чуть эрудированнее.
Мы тоже, когда захотим, ввернуть словцо умеем. Жутко раздражает, когда вот такие головастики из себя что-то корчат. Привалила из своего Мухосранска — и сиди тихо, блин, культуры столичной набирайся, чего выкобениваться?..
— Тимохино, — говорит она и вроде, капельку запнулась. — Это под Красноярском, очень далеко. Я тебя обидеть не хотела, но городок маленький, мало кто о нем слышал.
— И как тебе столица? — спрашиваю. — Как Царь-пушка?
— Красиво, — вежливо говорит она. — Только мне пока некогда, я нигде еще не была.
Тут мне стало немножко смешно. Уходит утром, в обед назад, потом опять оба уходят, и в выходные тоже ни свет, ни заря, а нигде за две недели не была.
— В какую школу ходишь?
— Ой, далеко, в центр езжу. — Она махнула рукой. — Папа там договорился.
Тут я перестал зыркать по сторонам и сосредоточился на ней, стараясь быть повнимательнее. Что-то меня в ней насторожило... Росту не больше метра пятидесяти, толстая вся, словно надутая, шеи почти нет, и шарф вокруг подбородка замотан. Тут я оглянулся еще раз и слегка обалдел.
Лиза меня в таком месте подловила, что и увидеть нас никто не мог. Поворот за универсамом, справа стена гаражная тянется, слева стоянка сугробами засыпана...
Будто она нарочно в тихом углу меня дожидалась. Смех, да и только...
— Пошла бы в нашу школу, у нас тоже неплохо, и через дорогу. Или вон в сто седьмую, английскую.
— Ну, папа так договорился, — отмахнулась она. — А ты долго болеть будешь?
Здорово, подумал я. Я ведь ни слова про то, что болею, не сказал. Костылек — это понятное дело, но про то, что я еще простуду подхватить ухитрился, никто, кроме матери, не знал.
— Скоро оклемаюсь, — говорю. И непонятно зачем добавил: — Ты, если хочешь, в гости заходи. У меня матушка свойская, не против.
— А отец? — Тут она впервые улыбнулась, или мне только показалось, потому что я за руками ее следил. Странные руки, то есть ничего особенного, но все равно странно. Никогда не видел, чтобы у человека руки совсем не двигались. Да и не май, мороз на дворе, а она стоит — хоть бы хны, без перчаток и не мерзнет...
— У меня нет отца, — отвечаю. — Это просто мамин мужик, ему все до фени.
И вторично ловлю себя на том, что вроде как перед этой коротышкой отчитываюсь. Откуда, интересно, она про Сережу знает? Его ведь не слышно и не видно...
— До фени... — повторила она своим тихим голосочком, а я внезапно подобрал к ней еще парочку определений. Макина была не просто толстая и некрасивая, таких людей полно. Она была... непривлекательная. Ну, до предела, настолько, что не хотелось смотреть в ее сторону!
— Ты кого-то ждешь? — спросила она. — Или торопишься? Почему ты все время озираешься? Я думала, что ты никуда не спешишь...
— Ничего я не озираюсь! — тут же возразил я и осекся. Вот ведь глазастая! — Я не спешу, но мне домой надо.