Разве корабли не умеют летать?
Это старинный корабль, капитан.
То есть?
Либо «Акюрейри», либо да нет, это «Акюрейри». Такие сейчас бороздят просторы разве что пространства. В виде фотографий и прочей старинной хроники.
Не нужно лирики.
Просто ржавая железяка, первый помощник жмёт плечами. Подводит капитана к иллюминатору. Рыболовный траулер. Двадцатый или двадцать первый век я точно не помню. Это было ещё до мокрого кризиса, ещё не было гравитационных двигателей. Он просто не может летать. Он может ходить по морю.
У него что, есть ноги? капитан не торопится смотреть на стекло, куда проецируется картинка с телескопов. Он ухмыляется в лицо первому помощнику, редкие оранжевые зубы напоминают коралловые рифы.
Это термин тогдашних мореходов, невозмутимо отвечает помощник. Его фамилия Ларссон, он смугл до черноты и беловолос. Думал, вы его застали. Каких-то двести или двести пятьдесят лет назад
Капитан бушует. У первого помощника сворачиваются, как засыхающие водоросли, в трубочку уши, команда спешит убраться подальше, тихо пересмеиваясь друг с другом.
Вот так. Море нынче спокойно, зато на борту иногда разыгрываются настоящие бури.
Конечно, капитан валяет дурака. Команда уже отдана, и флигендешиф поворачивает своё громоздкое тело в сторону, где засекли юркий траулер. Натужно гудят двигатели, ноги чувствуют вибрацию гравитационной машины, чья судьба до конца жизни сражаться с упрямой мощью земли.
Над головой баллон с газом объёмом в десятки тысяч кубов, где-то внизу красное, вязкое, похожее на разлитую ртуть, море.
Когда-то люди мыли руки в большой воде, как будто в раковине. Но потом, когда умные города только начинали расти, а пространство было уделом прикладных машин, а не вживлённой в голову человека данностью, море взбунтовалось.
Всё случилось не мгновенно. Оно бунтовало почти сотню лет. Кверху брюхом всплывали рыбы, с коралловых рифов слезла кожа и окрасила воды в красно-оранжевый цвет. Вода изменила плотность, выталкивая на поверхность всё, что тысячелетиями копилось на дне океана. Сотни километров побережья устилали ржавые обломки последствия человеческой жизнедеятельности, а потом пропали, растворились без следа, будто в кислоте. В плавучих судах появлялись дыры, от прибрежных городов солёная вода, внезапно отрастив челюсти, отъедала целые куски. Люди бежали, побросав нажитое.
«Мокрый кризис», самый большой овраг на пути человечества к светлому будущему. Овраг, из которого оно едва выбралось. Даже совокупный свет всех точечных конфликтов, что вспыхивали то тут, то там на протяжении всей его истории, не затмят торжественного сияния моря, что отторгло из себя заразу.
До сих пор идут какие-то процессы, но отслеживать их уже не осталось возможности. Любое инородное тело, погруженное в солёную воду, океан отторгает. Комкает, ломает, крушит, будто нелюбимую игрушку, и вышвыривает на берег.
Что знают о новом океане люди?
Он стал гуще. Приливы и отливы почти сошли на нет. Отъятая вода любым возможным способом стремится вернуться в океан, а он ревёт, всеми силами стараясь заполучить часть своей плоти обратно.
Так же постепенно менялась экосфера. Дожди стали другими, они разили, словно стрелы разъярённого небесного бога, и пахло от них то тухлыми яйцами, то лилиями. Растения и животные мутировали: часть вымерла, какие-то выжили, но изменились.
Возможно, этот ход ферзём был задуман не океаном, а самой Землёй, матерью-Тиамат, что породила на свет чудовищ. Своеобразная инъекция против человечества.
Но она не возымела должного эффекта. Дети уже достаточно повзрослели, чтобы дать отпор своей взбесившейся прародительнице. За спиной естественных мутаций, начавшихся в организмах с первым тревожным звоночком, встали суровые надзиратели инъекции, стимулирующие иммунную систему. Конечно, далеко не каждый человек получил право благополучно дожить положенный ему век, но человечество выкарабкалось. Выкарабкалось, встало на ноги и зареклось отныне оделять вниманием престарелую ворчливую мамашу.