- А где же тут за меня? - наконец спросил он с напускной небрежностью. - Что-то я этого не замечаю.
- За вас сейчас будет, Капитон Иванович, - быстро сказал Лепко. - Это есть анекдот довольно длинный, часа на полтора.
Вот, значится, выкурил я две хорошие скрутки из махорки "Тройка" и газеты "Русское слово" и вдруг замечаю, что мне сильно необходимо до ветру. Побежал я по раю искать, где это находится. Бегаю, бегаю и ничего такого не вижу. Ну что тут делать? Подходит до меня этот самый чи Михаил, чи Гавриил:
"Ты чего, солдат, бегаешь?" - "До ветра хочу". Он даже рассердился: "Да ты что: с ума спятил? Здесь все-таки рай, а не бог знает что!" А я прямо-таки чуть не плачу: "Веди меня скорее до бога". Приходим. "Что такое за шум?" Архангел докладает: так и так. Бог подумал-подумал и говорит: "Нельзя". - "Как это "нельзя"?! - кричу я. - Как это может быть "нельзя", когда я уже больше не имею возможности?! Что такое, на самом деле!
Кушать даете, а до ветру не разрешаете! Тогда пустите меня назад, в часть!" Бог, обратно, подумал-подумал и говорит: "Раз солдат справный и пострадал за веру, царя и отечество в доблестном бою, тогда, поскольку мы ему действительно давали кушать, ничего не попишешь. Можно. Только отведите его подальше". Отвел меня архангел на сто шагов в сторону, выбрал тихое место за райскими деревцами, вынул свой огненный тесак и вырезал в небе аккуратный такой кружок. Небо там, знаете, синее, твердое, вроде стеклянное или, лучше сказать, фарфоровое.
"Валяй", - говорит. А я посмотрел вниз, на землю и отвечаю:
"Слушайте, извиняйте, но здесь я не могу. Вырежьте мне очко в другом месте". - "Почему такое?" - "А вот смотрите". Архангел посмотрел вниз, а внизу, аккурат под нами, как раз самая наша батарея и скамеечка, и на скамеечке как раз вы сидите, Капитоп Иванович. "Видите?" - спрашиваю архангела. "Ну, вижу, - говорит. - Так в чем дело?" - "Не могу я позволить себе такое свинство над господином подпрапорщиком. Господин подпрапорщик всегда меня любил, в наряды меня не в очередь не посылал и сказал, что на той неделе меня непременно в отпуск отпустит, домой на побывку". А этот, чи Гавриил, чи Михаил, махнул только рукой и говорит: "Ничего. Валяй. Не стесняйся. Все равно не отпустит. Брешет".
И едва успел Лепко произнести последние слова своей длинной сказки, как воздух страшно рвануло и четыре взрыва, как четыре черных земляных столба, медленно выросли впереди батареи.
Спотыкаясь, падая и срывая на бегу с елок белье, бежали батарейцы к своим блиндажам.
Вдалеке ударили четыре слабых орудийных выстрела, и почти в ту же секунду налетели четыре новых восьмидюймовых снаряда и разорвались позади, обдав батарею ливнем черной земли.
Следующие четыре снаряда разорвались на самой липейке.
Вверх полетели щепки, куски дерна, елки, ведра, рубахи. Но мы уже сидели на нарах в блиндажах, с ужасом прислушиваясь к потрясающему свисту неприятельских снарядос", бушевавших вверху. Стены шатались, ползли. Ручьи сухой пыли бежали по стенам. Куски земли завалили маленькие окошечки. В блиндажах стоял удушливый зеленоватый сумрак. Мы молчали, подавленные. Мы боялись взглянуть друг на друга, боялись пошевельнуться. Нам казалось, что малейшее движение может навлечь мгновенную смерть. Вместе с тем мы понимали, что случилось. Случилась очень простая вещь.
Мы остерегались неприятельских самолетов, но совершенно забыли о змейковых аэростатах. Одна такая "колбаса", выставленная неприятелем за Сморгоныо и незаметная в огненной пыли заката, обнаружила нашу батарею, увешанную бельем.
Я не знаю, какая сила в мире могла нас спасти!
Свыше сорока минут восьмидюймовая батарея противника ца совершенно точном прицеле буквально уничтожала нас с методичностью сверхчеловеческой, зверской.