Нет, конечно. Оба уже повидавшие на своем веку, она ей тоже досталось. Она в Калуге жила, у вокзала, раз встретились в электричке, проговорили до самой Москвы, второй наверное уже не случайно я именно в тот вагон сел и ее выискивал взглядом. Конечно, не случайно, она тоже приподнялась, когда до Суходрева электричка добралась. Обратные пути у нас разные, но в тот, второй раз, уж договорились друг друга встречать. Я пустой, она с сестрой и ее дочерью жила, так что, на час позже выезжать даже в охотку. А там и ее электричку отменили, она сказала, судьба. Через полгода ко мне переехала. Вроде бы зажили. Ведь как хорошо получалось мы вместе и дома и большую часть пути на работу и в выходные все. Иногда нам не давали отпуска в один месяц, но выкручивались как-то. Вместе ведь.
Я улыбнулся невольно. Сам выезжал на каждые выходные и праздники в Калугу, когда еще в печатях работал. К той, что заказы в нашей конторе принимала. Люди приходили потертые, с бегающими глазками, все больше молчаливые, брали самые дешевые печати, но подушечку заказывали самую дорогую и микротекст, и рисунок сложный, порой весь день просидишь, пока один в один сделаешь. Работали почти всегда по оттиску, а уж откуда он брался, лучше не спрашивать.
Я сам, когда в Калуге работал но меня не слушали. Мужчина погрузился целиком в свои думы, казалось, он нашел лучшего собеседника, и толкует уже с ним.
Четыре года так и прожили, как один день. Четыре года и один месяц, он вздохнул. А потом опять судьба вмешалась, как она говорила. Вроде поначалу хорошее показала, ей повышение оклада вышло, какие-никакие, а премии выдавать стали. У меня дела ни к черту, так она выручала. Нехорошо это, не по мне, но молчал, сам понимаешь, что портить себе счастье. Да оно само спортилось.
Вы ее заревновали?
К чему, вернее к кому? Она работящая и верная, да и чувствовал я, не бросит, вот где-то нутром ощущал. Оба друг за дружку цеплялись, к чему нам другие были. И она во мне утешенье находила, а уж я и подавно.
Тогда что же? он снова усмехнулся неприятно. И тут же сбросил улыбку с лица, как маску, разом обнажившую потерянное лицо не ушедшего от судьбы человека. Двери снова распахнулись, впуская шумную толпу Обнинск, город мирного атома, отправлял своих резервистов.
Расписание, вот что. Расписание у нас изменилось. Работу с игрушками я потерял, надо снова в Москву, искать, устраиваться. Тут как назло подработка одна в Малоярославце случилась. Ездить позже, а возвращаться раньше. Вот так и началось. он видел мои недоумевающие глаза, долго молчал, не зная, что и сказать-то, но затем произнес: Да просто все. Что у нас друг для дружки оставалось часов семь от силы. Она возвращалась в девять, а пять уже уходила. И до нового вечера. И так каждый день, кроме воскресенья, да, в субботу она раньше возвращалась на два часа. В воскресенье, понятно, отсыпалась, не железная же, хоть и молодая. Вот и что оставалось? Встречались вечером, быстро ужинали, засыпали в обнимку, а утром я уже холодную постель щупал. Год протянули, а там не смогли больше. Она первая это поняла, объяснила, высказала. Затем к сестре вернулась. Через полгода, может, поболее, я снова работу в Москве нашел, да только не вернулась она. Ни к чему ни себя, ни меня новым испытанием мучить. Сняла комнату в Наре, я узнавал от сестры, там и живет. Из цветов ее прогнали в кризис, нашла новую, в супермаркете. Вроде все ничего, да только одна.
Вы уверены?
Я видел, тускло произнес он. Да подойти не решился. Так и ушел.
В душном молчании поезд добрался до Нары. Вошло еще сколько смогло войти, кто-то попросил открыть окно, ему не ответили.
Не дотерпели, произнес я, разглядывая искоса своего собеседника. Он, давно уже не глядя в мою сторону, головой покачал.
Не поверили. Это куда хуже. И не в разнице возрастов дело, в том, что внутри. Она потому и говорила, не прошли испытания, а я почему-то не посмел возразить, настоять на своем. Столько раз били, вот и показалось, этот крайний. Но и крайний защитить надо, хотя бы и от нас самих, снова та же полуулыбка. Для меня это до сих пор как сон в электричке. Не то было, не то не было. Нет, было но мы часто напротив сидели и улыбались, как блажные, он умолкнул снова. Бекасово. В вагон втиснулись еще, но дальше тамбура пролезть не смогли. Нагретые солнцем клозетные миазмы поползли по салону, кто-то тяжело, устало раскашлялся, разбудив на мгновение соседей, и снова погрузился в тяжелую дремоту, длиться которой осталось минут сорок, если поезд не сбавит темпа, пытаясь нагнать расписание.