Да еще говорит:
- Мамонька, сколь хорошо тятино-то подаренье! Тепло от него, будто на пригревинке сидишь,-да еще кто тебя мягким гладит.
Настасья сама нашивала, помнит, как у нее пальцы затекали, уши болели, шея не могла согреться. Вот и думает: "Неспроста это. Ой, неспроста!" - да поскорей шкатулку-то опять в сундук. Только Танюшка с той поры нет-нет и запросит:
- Мамонька, дай поиграть тятиным подареньем!
Настасья когда и пристрожит, ну, материнско сердце - пожалеет, достанет шкатулку, только накажет :
- Не изломай чего !
Потом, когда подросла Танюшка, она и сама стала шкатулку доставать. Уедет мать со старшими парнишечками на покос или еще куда, Танюшка останется домовничать. Сперва, конечно, управит, что мать наказывала. Ну, чашки-ложки перемыть, скатерку стряхнуть, в избе - сенях веничком подмахнуть, куричешкам корму дать, в печке поглядеть. Справит все поскорее, да и за шкатулку. Из верхних-то сундуков к тому времени один остался, да и тот легонький стал. Танюшка сдвинет его на табуреточку, достанет шкатулку и перебирает камешки, любуется, на себя примеряет.
Раз к ней и забрался хитник. То ли он в ограде спозаранку прихоронился, то ли потом незаметно где пролез, только из суседей никто не видал, чтобы он по улице проходил. Человек незнамый, а по делу видать кто-то навел его, весь порядок обсказал.
Как Настасья уехала, Танюшка побегала много-мало по хозяйству и забралась в избу поиграть отцовскими камешками. Надела наголовник, серьги навесила. В это время и пых в избу этот хитник. Танюшка оглянулась - на пороге мужик незнакомый, с топором. И топор-то ихний. В сенках, в уголочке стоял. Только что Танюшка его переставляла, как в сенках мела. Испугалась Танюшка, сидит, как замерла, а мужик сойкиул, топор выронил и обеими руками глаза захватил, как обожгло их. Стонет-кричит:
- Ой, батюшки, ослеп я! Ой, ослеп! - а сам глаза трет.
Танюшка видит - неладно с человеком, стала спрашивать:
- Ты как, дяденька, к нам зашел, пошто топор взял? А тот, знай, стонет да глаза свои трет. Танюшка его и пожалела - зачерпнула ковшик воды, хотела подать, а мужик так и шарахнулся спиной к двери.
- Ой, не подходи! - Так в сенках и сидел и двери завалил, чтобы Танюшка ненароком не выскочила. Да она нашла ход - выбежала через окошко и к суседям. Ну, пришли. Стали спрашивать, что за человек, каким случаем? Тот промигался маленько, объясняет - проходящий-де, милостинку хотел попросить, да что-то с глазами попритчилось.
- Как солнцем ударило. Думал - вовсе ослепну. От жары, что ли.
Про топор и камешки Танюшка суседям не сказала. Те и думают: "Пустяшно дело. Может, сама же забыла ворота запереть, вот проходящий и зашел, а тут с ним и случилось что-то. Мало ли бывает". До Настасьи все ж таки проходящего не отпустили. Когда она с сыновьями приехала, этот человек ей рассказал, что суседям рассказывал. Настасья видит - все в сохранности, вязаться не стала.
Ушел тот человек, и суседи тоже.
Тогда Танюшка матери и выложила, как дело было. Тут Настасья и поняла, что за шкатулкой приходил, да взять-то ее, видно, не просто. А сама думает: "Оберегать-то ее все ж таки покрепче надо".
Взяла да потихоньку от Танюшки и других робят и зарыла ту шкатулку в голбец.
Уехали опять все семейные. Танюшка хватилась шкатулки, а ее быть бывало. Горько это показалось Танюшке, а тут вдруг теплом ее опахнуло. Что за штука? Откуда? Огляделась, а из-под полу свет. Танюшка испугалась - не пожар ли? Заглянула в голбец, там в одном уголке свет. Схватила ведро, плеснуть хотела - только ведь огня-то нет и дымом не пахнет. Покопалась в том месте, видит - шкатулка. Открыла, а камни-то ровно еще краше стали. Так и горят разными огоньками, и светло от них, как при солнышке. Танюшка и в избу не потащила шкатулку. Тут в голбце и наигралась досыта.
Так с той поры и повелось.