И императрица в первый раз за много часов улыбнулась, она понимала, что если кто-то и сможет спасти их, то этот генерал, единственный из всех, кому она почему-то доверяла.
Она не понимала, чем мог не угодить этим людям, служившим его брату, ее муж. Почему они не дали ему возможности даже как-то проявить себя, ведь он еще не был перед ними ни в чем виноват. Многие из них даже и не помнили его, потому что взор их обращен был все время к старшему из цесаревичей, а ее муж оставался в тени. И в глубине души она таила надежду на то, что так будет еще очень долго. Но от бывшей императрицы, такой скверной и беспутной, всегда надо было ждать беды. Там стояли те, которые видели в ней вторую Екатерину, и они не хотели понимать, что в том нет никакого смысла, больше нет ни первой, ни второй Екатерины. Обе они уже разговаривают с ангелами или чертями, что ближе к истине, а им мало того, что выпало такое испытание, так еще нужно было переживать такие минуты ужаса, трястись за собственную жизнь, хотя и виноват он был только в том, что рожден императором.
Императрица почувствовала себя так скверно, что готова была упасть замертво, и если бы это не было излишними огорчениями для него, то она бы так и сделала, но не могла она себе этого позволить, потому и хотела казаться стойким оловянным солдатиком. Сколько еще трудностей будет на их пути, но она была уверенна в том, что не будет ничего такого страшного, как этот день.
Генерал ушел, император не мог даже представить себе того, что живым он видел его в последний раз. Это никак не укладывалось в сознании его.
Площадь бурлила, выл ветер, который готов был смести все со своего пути. Император неподвижно стоял у окна. Он никак не мог разглядеть тех, кто там собрался, не мог понять, что там происходит.
Ему показалось, что он видел всадников, и очень тихо он молился за своего единственного генерала, на которого мог надеяться.
Тем временем сам генерал врезался в их ряды. ОН всегда бывал бесстрашен, седина на висках не сделала его более осторожным, тем более что он видел рядом своих солдат, тех, с кем было столько прожито и пережито.
Расходитесь, императора не будет здесь нынче, отправляйтесь домой и подумайте хорошенько, что вы творите, его голос звучал над площадью, над завывающим ветром, но он говорил и под грохот пушек, и тогда его слышали все, кто хотел слышать.
Он был слишком высоко, чтобы разглядеть штатских, копошившихся, словно муравьи, где-то рядом. Он не видел и дула пистолета, на него направленного, а если бы увидел, что тогда? Отступил бы боевой генерал перед пьяным мальчишкой, видевшим, что ничего не выйдет, и тот уведет своих солдат, они подчинятся ему через миг. И тогда все закончится, еще не успев начаться. Он не мог допустить этого. Только туман оставался в душе, а вместо сердца кусок льда, который пронизывал холодный ветер.
Безрассудный Каховский, стреляя по бутылкам в очень пьяном виде, никогда не промахивался. Тело генерала было большей мишенью, и за это время на холодном ветру он в значительно мере протрезвел, потому не мог промахнуться. Его не могли видеть и солдаты, с восторгом взиравшие на отважного генерала, и слушавшие его они привыкли его слушать.
Потому та самая пуля, которая в безумной дерзости была им выпущена, и еще одна, она пронзила грудь генерала. И когда взревели те, которые первыми все поняли, он бросился бежать, а что еще ему оставалось. Он понял, что его убьют эти озверевшие вояки, а ему меньше всего хотелось умирать, не все было выпито, и не все проиграно.
Он свалился где-то в полумраке в кювет и пролежал там, пока те, кто гнался за ним, пронеслись мимо. Но он понимал, что спрятаться ему не удастся, если он убил этого генерала, то сама смерть нависала над ним, она не отступит, но он из последних сил хватался за никчемную свою жизнь.
Но о том было лучше не думать.
А генерал покачнулся в седле, и его подхватили на руки воины его. Во второй раз перед глазами мелькнула та самая валькирия из его сна. И он понял, что это было не совпадение.
Кто стрелял, спрашивал он, хотя сил больше не было, скажите, это были солдаты, офицеры, кто стрелял?
Нет, это в штатском, какой-то проходимец.
Они понимали, что он хочет услышать.
Штатский, хорошо, родимый, это замечательно, что штатский, не так обидно.
И когда они приблизились к дворцу, он был уже мертв, хотя в это никто не смог бы поверить.