Выйдя из корпуса, многие кадеты по окончании курса держат экзамены в технические училища, в межевой институт, в лесную академию или в другое высшее училище, где не требуются латынь и греческий язык. Итак: я совсем ничем не связан с корпусом и могу его оставить в любую минуту". Во рту у него пересохло и гортань горела.
- Круглов! - позвал он сторожа. - Отвори. Хочу в сортир.
Дядька отворил замок и выпустил кадета. Карцер был расположен в том же верхнем этаже, где и строевая рота. Уборная же была общая для карцера и для ротной спальни. Таково было временное устройство, пока карцер в подвальном этаже ремонтировался. Одна из обязанностей карцерного дядьки заключалась в том, чтобы, проводив арестованного в уборную, не отпуская его ни на шаг, зорко следить за тем, чтобы он никак не сообщался со свободными товарищами. Но едва только Александров приблизился к порогу спальни, как сразу помчался между серыми рядами кроватей.
- Куда, куда, куда? - беспомощно, совсем по-куриному закудахтал Круглов и побежал вслед. Но куда же ему было догнать?
Пробежав спальню и узкий шинельный коридорчик. Александров с разбега ворвался в дежурную комнату; она же была и учительской. Там сидели двое: дежурный поручик Михин, он же отделенный начальник Александрова, и пришедший на вечернюю репетицию для учеников, слабых по тригонометрии и по приложению алгебры, штатский учитель Отте, маленький, веселый человек, с корпусом Геркулеса и с жалкими ножками карлика.
- Что это такое? Что за безобразие? - закричал Михин. - Сейчас же вернитесь в карцер!
- Я не пойду, - сказал Александров неслышным ему самому голосом, и его нижняя губа затряслась. Он и сам в эту секунду не подозревал, что в его жилах закипает бешеная кровь татарских князей, неудержимых и неукротимых его предков с материнской стороны.
- В карцер! Немедленно в карцер! - взвизгнул Михин. - Сссию секунду!
- Не пойду и все тут.
- Какое же вы имеете право не повиноваться своему прямому начальнику?
Горячая волна хлынула Александрову в голову, и все в его глазах приятно порозовело. Он уперся твердым взором в круглые белые глаза Михина и сказал звонко:
- Такое право, что я больше не хочу учиться во втором московском корпусе, где со мною поступили так несправедливо. С этой минуты я больше не кадет, а свободный человек. Отпустите меня сейчас же домой, и я больше сюда не вернусь! ни за какие коврижки. У вас нет теперь никаких прав надо мною. И все тут!
В эту минуту Отте наклонил свою пышную волосатую с проседью голову к уху Михина и стал что-то шептать. Михин обернулся на дверь. Она была полуоткрыта, и десятки стриженых голов, сияющих глаз и разинутых ртов занимали весь прозор сверху донизу.
Михин побежал к дверям, широко распахнул их и закричал:
- Вам что надо? Чего вы здесь столпились? Марш по классам, заниматься! И, захлопнув двери, он крикнул на Александрова:
- А вы сию же минуту марш в карцер!
- А я вам сказал, что не пойду, и не пойду, - ответил кадет, наклоняя голову, как бычок.
- Не пойдете? Силой потащат! Я сейчас же прикажу дядькам...
- Попробуйте. - сказал Александров, раздувая ноздри.
Но тут Отте, вежливо положив руку на руку Михина. сказал вполголоса:
- Господин поручик, позвольте мне сказать два-три слова этому взволнованному юноше.
- Ах да, пожалуйста! хоть тридцать, хоть двести слов. Черт возьми, что за безобразие! И как раз на моем дежурстве!
Отте начал очень спокойно:
- Милый юноша, сколько вам лет?
- А вам не все ли равно? - дерзко огрызнулся Александров. - Ну, семнадцать...
- Конечно, мне все равно, - продолжал учитель. - Но я вам должен сказать, что в возрасте семнадцати лет молодой человек не имеет почти никаких личных и общественных прав. Он не может вступать в брак. Векселя, им подписанные, ни во что не считаются. И даже в солдаты он не годится: требуется восемнадцатилетний возраст.