Это было бы интересно и даже смешно, но глупо. Мир чудесный, а они скучают, не зная, чем себя занять.
Терри Пратчетт сказал: «В мире полно чудес, но нам удалось придумать скуку», вздохнув, произнес Данила.
Очень точно. А почему? Большинство зажато рамками общественных, никем не писаных правил, норм. Как думаешь, многие из них способны на добрые, спонтанные глупости? обратился Семен к Нине.
Это называется самоконтроль, заявила Нина.
Это называется скука.
Лучше быть скучным, чем чокнутым, парировала она.
Эх, Нина, Нина. В каждом из нас живет безумец, но мы держим его запертым, боясь выпускать наружу. А если вдруг оказываемся в ситуации, когда нас никто не видит и уж тем более не сможет осуждать, мы становимся другими: мы поем, танцуем и делаем массу глупостей. Как мы любим петь в душе, под струями воды. Нет, в душе мы, порой, дикари.
Пусть мой дикарь сидит тихо, ответила Нина.
Семен, вступился за жену Данила. А где твой дикарь?
Там же, где и твой. В душе.
Да он тебя занял уже всего. Теперь понятно, почему ты нарываешься на неприятности, в тебе живет скука, а дикарь руководит.
Друзья знали, что имел в виду Данила, но Нине, о том эпизоде они не рассказывали, иначе она сразу же прекратила бы все прогулки мужа.
В тот вечер они также прогуливались, втроем, смотрели на девушек, но, ни к кому не приставали, а душа просила размаха.
Скучно, милые добрые лица произнес Семен.
Тебе работы не хватает? Или ты уже не видишь разницы, поинтересовался Николай.
Разницу вижу, но вот небольшой спектакль изобразим, и направился к остановке общественного транспорта.
Семен подожди, окликнул его Николай, чувствуя, что друга захватил азарт, а это может привести к неприятностям, но было поздно, и оставалось стать зрителями.
Семен решил, что есть шутки, которые на манеже не работают, только в жизни. На манеже игра продуманная, там артисты профессионалы, но нет лучше артиста, чем простой человек, когда он считает, что делает полезное дело, не зная, что выглядит смешным.
Семен подошел к мужичине, что стоял рядом с остановкой. Возраст его определить было сложно, диапазон велик. Рубашка выцвела, как и потертая легкая куртка вместе с джинсами. Щетина на лице еще не превратила его в такой вид, от которого шарахаются. Он стоял и о чем-то размышлял, а не ждал транспорта. В общем, это был типичный представитель еще не до конца опустившегося человека, и мог еще сойти за пролетария.
Мужик, заработать хочешь? спросил Семен.
Тот хмуро посмотрел на него, но увидев доброжелательное лицо, ответил: И что надо делать?
Семен наклонился к нему и что-то стал шептать на ухо. Лицо мужчины стало меняться, из хмурого оно стало светлеть, и даже появилось некое подобие улыбки.
Ну, ты, парень, даешь!
Да, даю. Так что?
А то, самому интересно, вот повеселимся.
Вот именно. Рассмеши народ, видишь, все стоят грустные. На лицах грусть осеннего дождливого неба.
Уговор?
Не обману, и Семен отошел к друзьям.
Что ты ему сказал? спросил Данила.
Наслаждайся, небрежно бросил Семен.
В это время к остановке подошел троллейбус. Мужчина уже был в начале остановки, и когда передняя дверь открылась, он прошел мимо нее и направился с серьезным видом вдоль троллейбуса. Зайдя за троллейбус, он взялся за веревки, которые шли к дугам контактов, и потянул их. Контакт нарушился. Мужик посмотрел на остановку и вдруг крикнул:
Эй, мужчина с портфелем. Ты, ты. В темном пиджаке. Подойди.
Стоявший на остановке мужчина, недоумевая, подошел.
На-ка подержи, я сейчас реле переключу, и всучил ему веревки. Тому ничего не оставалось делать, как взять их и держать. Лже-водитель с невозмутимым видом направился вдоль троллейбуса и, дойдя до передней двери, остановился.
Народ на остановке внимательно наблюдал, не понимая, что произошло, то же самое и водитель. Попытавшись тронуться, он понял бесполезность своей затеи. Вышел из троллейбуса и, пройдя мимо бомжеватого мужика, направился назад. Не всем удалось видеть его лицо, когда водитель остановился и с недоумением взирал на интеллигентного мужчину, державшего веревки дуг. Все, что он думал, высказать вслух не решился, его изумление было таким сильным, что выразить что-то цензурными словами, он был не в состоянии. Тут народ на остановке догадался, что произошло, и раздался гомерический хохот, в котором потонул вопрос водителя, что уже обрел дар речи: