Попроси Руди, он стрижёт совсем неплохо, словно в подтверждение, Трой провёл ладонью по короткому светлому ёршику на затылке.
Да иди ты! Ни за что! фыркнул Ленни, тряхнув неопрятной гривой спутанных кудряшек, отчего кислый запах только усилился. Его машинка здорово смахивает на ту, которой мой дед стриг овец. Лихо он ей орудовал, не признавал электрических. Овцы, правда, не жаловались.
Парень растянул полные губы в ухмылке, а Трой отодвинулся подальше, к окну, обречённо вздохнув. Единственное, что оставалось чистым у этого безалаберного неряшливого паренька глаза. Ярко-голубые, с простодушной ясностью невинного ребёнка, на самом деле они маскировали его невероятную наглость и полное отсутствие каких-либо принципов. Попасть на дежурство вместе с Ленни было для Троя сущим наказанием.
Кабина старого грузовика, который перегораживал улицу в самом узком месте, раскалилась за день. Вонь, идущая от напарника, смешивалась с запахом нагретого железа и пыли, а снаружи не было ни ветринки. Деревья в конце улицы замерли неподвижными бесформенными тенями, ни один лист не шевелился. Ущелье Саммит-стрит плавилось в мареве накопленного жара, а стены трёхэтажных зданий и растрескавшийся асфальт щедро возвращали его обратно, лишая наступающий вечер долгожданной прохлады. Дежурство предстояло не из весёлых. Этот пост был одним из самых старых и находился довольно далеко от небольшого района между Ривер-Сайд и рекой, где они теперь жили, но именно отсюда вела дорога к обломкам моста и Миссури. Именно здесь было «бутылочное горло» района, облюбованного оставшимися в городе.
Трой отхлебнул воды из пузатой фляги и положил свой вальтер на вытертое и иссохшееся сиденье, чтобы был под рукой. Проржавевшая местами решётка, заменяющая в кабине ветровое стекло, расчертила пыльное торпедо квадратиками нечётких теней. Он знал, что ночные дежурства давно превратились в условность, но осторожность всегда брала верх над разумом вытянуть ноги и засопеть в спокойном сне, как это сделал Ленни, он не мог. В голову лезли дурацкие мысли, под передним колесом возился и вздыхал Бади.
Сумерки быстро сменились темнотой, и Трой выбрался из кабины, чтобы запалить огонь в двух железных бочках, что стояли в пяти ярдах впереди грузовика по обе стороны дороги. Искры взметнулись в небо роем алых светлячков, пламя затрещало, пожирая промасленные чурбачки и обломки старой мебели. Пятно тёплого света разогнало мрак перед машиной, роняя отсветы на облезший никель решётки радиатора. «Голова» грузовика была вывернута в сторону далёкого парка, а облезлый металлический фургон ФедЭкс на заломленной сцепке почти упирался в противоположные стены домов. Пространство под колёсами было плотно забито разнообразным железным хламом. Миновать его можно было только пройдя насквозь через крохотную риэлторскую контору, задний двор и выйдя через сувенирную лавку под покосившейся вывеской, с другой стороны машины.
Перед тем как забраться в кабину, Трой нагнулся у спущенного колеса и запустил пальцы в мягкую шерсть пса, почти невидимого в темноте своего убежища. Это его и спасло. Пуля чиркнула по правой стороне головы, срывая кожу вместе с волосами, и вонзилась в резину. Эффект был такой, словно по голове со всего размаху двинули бейсбольной битой. Из глаз Троя посыпались искры, он крепко приложился о железную подножку кабины левым ухом так мотнулась голова и рухнул в пыль. Из последних сил, смаргивая огненные круги перед глазами, прошипел «замри!» собаке и провалился в черноту.
Сначала вернулись звуки. Хлюпающий у самого лица, приглушённой стрельбы и громких криков в отдалении. Следом голову пронзила острая боль. По лицу елозило что-то влажное и тёплое. С трудом разлепив глаза, Трой попытался приподняться, отталкивая лохматую башку Бади, который тихонько взвизгнул и ещё настойчивей продолжил соваться ему в лицо. Голова кружилась. Застонать не дала подкатившая к горлу едкая горечь, Трой сцепил зубы и прислонился плечом к колесу, чтобы не упасть. «На нас напали Снайпер стрелял, что ли? Бади не учуял» Мысли, тягучие и неповоротливые, с трудом удерживаясь в гудящей голове. Настойчивое желание ощупать собственный череп останавливал липкий, противный страх наткнуться на мягкую упругость открытого мозга. Видел он, как без черепной коробки один паренёк бегал. Кругами и только направо. Недолго, правда Бегать не хотелось. Не хотелось даже шевелиться, но и сидеть дольше было уже нельзя.