Как только мебель приняла благородный вид и перестала качаться, незнакомцы уселись в кресла и продолжали курить; четверо из них расселись вокруг стола и начали партию в бридж, которая вызвала сразу самые неприятные споры. В этот момент один из них положил на стол свою горящую сигару, и, когда, споря, красный от гнева, ударил своего противника, стол вдруг взорвался, лопнув от контакта с сигарой, как немецкий дирижабль, нарушив порядок карточной партии. Негр побежал поднимать пневматический стол, взорвавшийся от контакта с сигарой, который лежал на земле, как мертвый слон. Слуга предложил принести другой резиновый покрытый кожей стол, так как это была новая мебель, по желанию надуваемая и перенадуваемая, и, следовательно, не очень громоздкая и мобильная. Но эти господа объявили, что они больше не желают играть, и негру ничего не оставалось, как спустить мебель, свистевшую, как русский слуга, шипящий перед своим господином. Все разом вдруг покинули курительную комнату, и негр погасил электричество.
3
Я обнаружил себя вдруг в темноте, уткнулся в стену, пошел наощупь, по звуку удалявшихся голосов. Шаря, я уткнулся в лестницу, под которой открылась дверь, ведущая в узкий коридор, вырытый прямо в скале, в стенах скалы я увидел выгравированное или написанное карандашом или углем самое странное и непристойное граффити. Приведу то, что запомнил, но завуалированную грубость некоторых терминов привести не берусь. Двойной ужасный знак украсил начальную М следующей надписи:
Микеланджело причина яркого удовольствия
Ганса фон Джагофа.
Это было написано карандашом.
Подальше сердце, пронзенное стрелой, окруженная аспидом, и надпись такого содержания:
Клеопатра для жизни
Эрудит представит готический характер пожелания, изумившего меня, сообщенное Грозвицем, драматургом:
Мне бы хотелось заниматься любовью
с абатиссой Гандершейм.
История Франции вдохновила анонима, восхищавшегося 18 веком, на самые неистовые изъявление чувств:
Мне нужна мадам Помпадур
Эти надписи на стенах были нацарапаны металлическими остриями. И вот набросок трех крылатых выражений разного размера:
У меня была в один и тот же вечер
Одна и та же тирольенская красавица 17 века
В возрасте 16, 21 и 33 лет
И я смогу еще потом ее иметь
В свои семьдесят лет, но
Я иду под руку с Николаем
Англоман простучал полным категоричного признания синим карандашом:
Неизвестный англичанин времен Кромвеля
Стерпит всё
Надпись, широко намеченная углем и почти стершаяся местами, мерещилось, взрывалась саркастическим смехом, который мне показался почти неприличным на этом невообразимом графическом кладбище.
Мне досталась вчера графиня Терниска
в возрасте 17 лет, которая
и в 45 будет хорошо звучать.
Х. фон М.
Наконец я не смел поверить слишком дерзновенному сообщению, по сравнению с предшествующими граффити и, несмотря на всю невероятность предположения, страстному и полному искренности признанию фаворита короля Генриха III:
Я люблю Келюса до безумия
Эти многозначные и странные записи мне показались удивительными. Пронзенные сердца, сердца пламенные, сердца сомневающиеся, и еще другая эмблема: волосатые крылья или голые, безбородые или мужественные, гордые или униженные фаллосы, неуклюжие или умеющие летать, одиночные или сопровождаемые спутниками, украшали поверхность любого герба, причудливого и двусмысленного.
Я решительно подошел в коридор, где имелась дверь, и вошел без стука, дверь была наполовину закрыта тяжелым гобеленом; я видел того, кто прошел через залу, пол которой был мягким, покрытым коврами, подушками, подносами (последние были нагружены прохладительными напитками). На стенах достаточно низко располагались несколько умывальников, возвышался кран, двигавшийся в форме носа, которые могли использоваться как таз или чашу. Юная команда, за которой я до сих пор следовал и перемещался, укрылась в комнате. Молодые люди возлежали там. На матрасах, которые покрывали землю, мы видели еще несколько деревянных коробок. Молодые люди находились один подле другого и ничем не были заняты. Один из них разместился рядом с дверью, где я прятался.