Боже мой, произнес он, внезапно испуганный, что с тобою? Ты грустна, на твоих глазах слезы!.. Что все это значит?
Ласковым движением, в котором сказывалась и рыцарская галантность, и братская нежность, он провел рукою по глазам девушки и смахнул слезинку.
Дора грустно посмотрела на него и сказала, улыбнувшись всем своим мягким, нежным голосом:
Я много думала, Фриц, и многое, что в последнее время я только смутно чувствовала, стало мне ясно. Видишь ли, продолжала она, в то время как он беспокойно и боязливо заглядывал ей в глаза, мы выросли, мы уже не дети, которые играли на песке в дюнах и которые называли друг друга братом и сестрой, не думая о том, что между нами лежит и что разделяет. Дальше не может так быть, чтобы мы называли друг друга по имени и говорили друг другу «ты». Ты барон фон Бломштедт, и тебе предстоит занять высокое положение в свете, а я всего лишь бедная девушка Посмотри, скоро солнце скроется, наступит ночь скоро испарится теплое дыхание лета; поблекнут и упадут последние цветы; деревья покроются снегом. Точно так, как догорает день, как проходит лето, так промчалось наше детство; мы должны проститься со своими детскими играми, как прощаемся с летом и уходящим днем. Таков неизменный порядок вещей, таков закон природы, которому мы должны подчиниться, хотя и грустим о золотом детстве, которое было так же светло, как день, так же тепло, как цветущее лето. Вот видишь, Фриц, сказала она, делая попытку улыбнуться, что придало ее личику еще более страдальческое выражение, это прощальный взгляд на наше детство вызвал слезы; теперь прошло. Вот все, что я хотела сказать тебе. Ну, а теперь дай руку! Дора и Фриц прощаются; отныне ты для меня барон фон Бломштедт, за которого я буду молить Бога, чтобы Он послал счастья маленькому Фрицу за его верную дружбу ко мне.
Молодой барон слушал вначале с мрачным видом, затем постепенно лицо его прояснилось, стало спокойнее, в глазах блеснула решимость.
Ты права, сказал он наконец, я тоже думал об этом в последние дни и много раз уже хотел поговорить с тобою. Он потянул девушку к скамейке, сел рядом с нею, а поводья лошади прикрепил к стволу ивняка. Ты права, мы уже не дети и не брат с сестрой, как мы называли друг друга в своих детских играх, и, по общепринятому обычаю, мы не можем дальше продолжать относиться друг к другу как брат к сестре, но, сказал он, пожимая ее руку, но неужели же из-за этого мы должны стать чужими и я не могу остаться твоим Фрицем, а ты моей Дорой? Неужели ты перестанешь любить меня?.. Я тебя всегда любил, а теперь люблю с каждым днем все больше и больше, и, если ты пожелаешь, мы навсегда останемся вместе Ты будешь моя дорогая, ненаглядная, возлюбленная Дора, а я твой Фриц! Не правда ли?
Девушка вскочила в ужасе, вырывая от него руку.
Боже мой! воскликнула она. Не говори так, это преступление!.. Не отнимай у меня тихой радости воспоминаний!
Дора, сказал Фриц дрожащим голосом, это твой ответ? Значит, твое чувство ко мне прошло вместе с детством? Дора, неужели ты хочешь расстаться со мной? Неужели ты не любишь меня? Я не могу поверить этому. Неужели наши детские игры, наши детские мечты, делавшие нас такими счастливыми, не могли бы осчастливить в нашей будущей жизни?
Он протянул к девушке руки, она отстранилась, смертельно побледнев при этом.
Не говори так, Фриц! сказала она, вся дрожа. Мне больно думать об этом, так как это никогда-никогда не сбудется.
Почему нет? спросил он почти грозно.
Потому что между нами стоит стена Ты принадлежишь к высшему обществу, ты богат, знатен
Если я богат, горячо воскликнул юноша, то моего богатства хватит на нас обоих. И какое мне дело до того, принесет ли избранница моего сердца какие-нибудь сокровища?
Если бы только бедность, проговорила она дрожащими губами, это было бы еще не так важно, но я беднее дочери самого бедного поденщика. У нищего есть его доброе имя, а на мне тяготеет позор, которым покрыли имя моего отца, что и свело с ума его, бедного. Твой отец ненавидит его, и если теперь не преследует, как раньше, то все же вся его гордость возмутилась бы при одной мысли, что ты хочешь предложить свою руку дочери презираемого им человека.
Презренного! воскликнул Фриц. Разве твой отец не оправдан? Разве имя Элендсгейм не безупречно? Разве оно не стало призывом для каждого сердца, стремящегося к новой, свободной жизни?