Ой, не приведи Господь кому сердце за него болит, рассказывал священник. Как в ссылке живёт. Сколько там, в Башкирии, этого их шовинизма, сколько среди мусульман откровенно враждебно настроенных к нашим. В этом городке православных батюшек-то раз-два и обчёлся, и тем кислороду не дают. Отец Григорий после того, как его тогда избили в прошлом августе, раз в два месяца стабильно в больничку ложится. Это вдобавок ко всем собственным болячкам ему ведь шестьдесят пять на будущий год стукнет. А про отморозка этого, служку, я тебе не рассказывал?
Ну говорил ты, что служка у него какой-то не самый адекватный, припомнил Дмитрий.
Значит, не рассказал всего, тяжело выдохнул отец Николай. Паразит хуже самого диавола, прости Господи. Взял он его два года назад. Приютил, что называется. Парень вышел из тюрьмы, пожалел его отец Григорий. Говорил, такой несчастный, так работать хотел, вроде даже крещёный, хоть и из башкир. Оказалось, судим был два раза и в придачу ко всему наркоман. И стал из отца Григория деньги сосать. На героин-то большие бабки нужны. И до сих пор эта мерзость продолжается. Страшно сказать, сколько на него уходит. Священник, понизив голос, назвал сумму.
Откуда он такие деньги-то берёт?
Сейчас не знаю. Раньше клянчил в епархии. Не говоря, естественно, правды, зачем и для чего.
А пресечь вообще нет вариантов?
Как он пресечёт, Дим, покачал головой отец Николай. Служка этот с половиной мелких уголовников города связан. Эта гопота целыми шайками к отцу Григорию приходила.
Избили, выходит, тоже его дружки?
Да нет, там вроде фанатики были. Хотя кто их знает.
Надо подрядить кого-нибудь в Башкирию, пусть отметелят этого урода! горячо ворвался в разговор Артём.
Тём, давай ты свою радикальность для какой-нибудь другой ситуации оставишь. Дмитрий с досадой посмотрел на сына.
Артём раздражённо комкал в пальцах угол скатерти. Он презирал религию и всех, кроме отцовских знакомцев, священников, но история беспомощного старика, изгоя, одиноко представляющего в мусульманском городе враждебную веру, его зацепила.
Ему там опереться совсем не на кого, сетовал отец Николай. Живёт со своей Елизаветой. Родственников в городе нет. Два старших сына один за другим за границу уехали. Тот, у которого имя такое смешное было, Терентий, пятнадцать лет назад в Чечне погиб. А остальные все дочери. Из них одна только с мужем и с сыновьями, да что-то не приезжают они к нему. А он-то, отец Григорий, такой идеалист, такой праведник, хоть в равноапостольные записывай. Его сколько угодно жизнь будет за его седую бороду хватать да мордой, прости Господи, об стол долбить он от принципов не откажется. Что ему, скажи на милость, было делать в этом городке? Нет, пока, говорит, хоть горстка русских православных остаётся, я с места не сдвинусь. Да и мусульмане какие-то, если верить его словам, в нашу веру перешли под его влиянием. Ага, всё правильно, а потом их сородичи его к асфальту и припечатывают! Устроил себе жизнь мученическую. Ещё и этот отморозок доконает его рано или поздно. Очень жалко мне его.
Дмитрий слушал, хмурясь и задумчиво кивая. Когда ушёл Артём, отец Николай внезапно сменил тему:
Как у вас с Иркой-то, нормально всё?
На молодёжном жаргоне это называется «ровно», грустно улыбнулся Дмитрий. Всё ровно. Как и должно быть в той точке жизни, к которой мы за эти годы пришли.
«Лето четырнадцатого Это был последний раз, когда я приехал в дом Николая. Не из-за разбитого окна. Просто это небо, этот финский дом всё принадлежало к прежнему периоду, безвозвратно ушедшему. Иногда очень важно подвести черту, чтобы остались хотя бы светлые ассоциации. Как там было в каком-то фильме: По несчастью или к счастью, истина проста: никогда не возвращайся в прежние места1».
Перед тем как идти спать, Артём постоял на широкой улице посёлка. Дом отца Николая располагался в самой её середине, в обе стороны тянулись, неровно обкалывая чистое звёздное небо, два плотных ряда коттеджей всех мыслимых архитектурных композиций. В пятницу вечером их обитатели не спали, отрывались с одних участков доносились визгливые пьяные шумы юношеских тусовок, с других хриплые подгитарные завывания немолодых буржуа, под хмельком вспоминающих Высоцкого и советскую эстраду восьмидесятых. Многие ещё только приезжали, по улице двигались фары. Из коттеджа в стиле итальянского палаццо высыпала молодёжная компания, плотный парень в фосфоресцирующей клубной майке поставил на асфальт электрический самокат Segway, похожий на газонокосилку, и стал, матерясь, раскатывать опасными зигзагами. Рухнул, ушибся и остался лежать, почти рыдая пьяным голосом. Девушки поднимали его в четыре руки и жалостливо, как ребёнка, ласкали.