Платиновые стихи. Лирика - Патрацкая Наталья Владимировна страница 2.

Что с тобой, гитарный Цесаревич,
бард давно известный, тем родной?
В старых джинсах, признанный царевич,
ты поешь над зрительной страной.
Параллельны чувственные годы,
струнами натянута судьба,
пальцы гитариста  скороходы,
на тебя смотрю почти любя.

Подпеваю я, конечно, молча.
В памяти всплывают лишь слова.
Пой, Царевич, пой, скажу короче:
среди бардов ты ведь голова!
Нравится давно твой дивный профиль,
за тобой  твой преданный ансамбль.
Среди бардов ты  чудесны профи
Но, родной, на кухне  готовь сам!

Что еще? Хозяин магазина.
Что еще? Немножечко дельфин.
Жизнь солиста, словно бы резина,
тянется, шуршит как тот овин.
Пой, гитара, пой с гитарой,
пой, родной мой, пой.
Без тебя весь мир наш странный,
пой, любимый мой!

Струи экзотических желаний
струнами сыграв, бегут по телу,
словно поднебесные послания
выбрали экстаз своею темой.

Тело все блаженно встрепенулось,
выбросив в пространство тик конвульсий,
силы задремавшие проснулись,
оживилась, задышала вольно.

Вот еще счастливое мгновенье,
что несет здоровье и блаженство,
подзарядка проникает в вены.

Обновление тела и эмоций,
возрождение и мужчин, и женщин,
Ведь любовь в здоровье лучший лоцман.

Прелюдии любви Их избегать спокойней.
Боюсь я вечный зов в беспамятство любви.
Отчаянье и боль закончат вечер знойный,
в букете не поют привольно соловьи.

Синяк и на ноге бывает криминальный,
синяк и на душе тревожит день и ночь.
Прелюдий от любви бывает слишком мало:
и вот уж не стоит никто у ваших ног.

Похоже, все равно, нет дел до новых ссадин,
что вновь почтили вас уже в который раз.
Все ссадины души не пересадишь в садик,
чтоб он потом расцвел колючками из роз.

Лишь боли говорят, что вы сегодня живы,
что память лишь болит издержками забот.
Позвольте, может, вы вновь беситесь от жиру?
А синяки у вас заброшены за борт.

А я не утону, я поднимусь по трапу,
все ссадины мои конечно заживут.
Вы встанете у ног, и будите так рады,
что розами души Вас мило назову!

Она ходила  в красном с белым.
Он  темно-синий был герой.
И вот, когда все вишни спели,
жизнь обернулась к ним игрой.
Он к ней тянулся  мягкий, сильный,
ее он Милой величал.
Она не Лиза и не Мила,
но импульс шел, а взгляд кричал.

Она стирала. День был летний.
Звенит звонок как громкий зов.
Он звал ее как мушку к слету.
И дверь закрыл, замок  засов.
Проходит несколько мгновений
из очень теплой тишины,
закончен секс и стихли вены,
и в кресле с думами жены

Она болела долго  долго,
она страдала день и ночь,
себя казнила. Мало толку,
и шла от синего прочь, прочь.
В ней зародился красно  синий.
В потоке красном он исчез.
И лик ее был бело-синий.
Так улыбнись. Ты  в жизни. Чиз.

Он долго женщин не любил,
менял и изводил словами.
Он пары многие разбил.
Случайно он сейчас не с вами?

И он хотел лишь побеждать!
Но побеждать над кем-то надо,
ему бы руку мужа жать,
но лишь под чьим-то тихим взглядом.

С собой подругу с другом брал,
смотрел, как тянутся друг к другу.
Потом подругу забирал,
а друга выдворял из круга.

Он часто жен чужих манил,
пленил очами и фигурой.
Он с ними ласков, нежен, мил,
коль муж платил за секс и туры.

Он долго женщин не любил,
менял и изводил словами.
Он пары многие разбил.
Случайно он сейчас не с вами?

Иду сквозь облака, летающих снежинок,
сквозь бурю нежных чувств, пылающих к тебе.
Деревья в кружевах немыслимых новинок,
и дремлют их стволы, замкнувшись все в себе.

Иду сквозь шум потерь, и сквозь сигналы горя,
сквозь сон и ураган, потерянных надежд.
Иду сквозь шум дождя, не с кем давно не споря,
и кожею скреплю, и кожею одежд.

Иду всегда к тебе, но мимо сонных буден,
по топям и тропе, ухоженных дорог.
Когда-нибудь еще мы вместе, может, будем,
когда нам протрубит олень в красивый рог.

И ветви в вышине сплетаются мечтами,
и снежные холмы на памяти моей.
Но вот встают дома и исчезают  дали,
и окна в них горят свечением монет.

Иду к себе домой, где нет мужской опеки,
где нет любимых глаз, где ужин не стоит,
где сняты у судьбы любовные все пенки.
Осталась тишина. Остался женский скит.