Семь. Повесть о детстве - Кирилл Борисович Килунин

Начало.

Один раз, когда мне было семь лет, я очень сильно заболел Три или четыре ночи подряд, раз за разом, я проваливался в липкую бархатную тьму и летел, захлебываясь собственным криком, обливаясь от окружающего жара серым горьким потом. А днем меня знобило, и я закутывался в несколько шерстяных одеял и дрожал там как заяц под кустом.

Где-то, на второй день болезни, я так ослаб, что не мог подняться на ноги, поэтому в туалет, соскользнув со своей еще детской низкой кроватки, я полз на коленях, упираясь в доски пола локтями. Мама кричала, она ругалась, она, конечно же, знала, что мне плохо, но не могла, или не хотела поверить, насколько мне плохо.

 Зачем ты притворяешься..?  громко шептала она хриплым злым голосом. А я в ответ обиженно плакал, но без слез, они все высохли еще ночью от жара.

Когда я стал взрослым, то понял, что за ее хриплым громким шепотом прятался обычный человеческий мамин страх. Она просто не желала верить в самое плохое, а я выкарабкался, провалявшись вместе со своей болезнью почти месяц, категорически отказываясь ложиться в больницу, или идти в школу.

Я месяц лежал на животе, так как не мог спать спокойно на исколотой уколами заднице. С тех пор у меня на всю жизнь осталась привычка, во сне хвататься за каркас кровати, до судорог сжимая эту сомнительную опору, и я до сих пор боюсь, однажды провалится в эту липкую бархатную жуть. черную жару или нескончаемую тьму.

1. У бабушки в деревне. Друзья

Мир благоухает яблочным пирогом. А в моих ресницах запутались солнечные зайцы, настойчиво требуя, чтобы я открыл глаза. Я пытаюсь спрятать свою голову под подушку Но, в очередной раз, вдохнув запах яблочного пирога, перемешанный с речным бризом, залетевшим в открытые окна, и ароматами многолетников из палисадника во дворе нашего старого деревянного дома, обители бабушки Фисы, у ней я гощу, окончательно просыпаюсь, откидываю в сторону ветхую белоснежную простыню, и голыми ступнями встаю на прохладные половицы цвета терракоты. Они возмущенно скрипят.  Бабушка..!  кричу я, топая в сторону кухни. А в ответ тишина, только цвирканье кузнечиков за окном, еле слышное мычание соседской коровы, ее не выгнали пастись в заречные луга, потому что, вот-вот должна отелится. И мерное тук-тук-тук старинных ходиков над моей головой, вместо одной гири бронзовый Будда весь покрытый патиной неизвестным образом попавший в эти места, не то очень маленький купеческий городок, не то большая деревня, бабушка говорит, что шесть сотен лет назад это место столица окружающего окоема на сотни верст вокруг.  Баб, ты где? Бабушки нет, на кухонном столе за печкой глиняный кувшин крынка парного молока, тот самый яблочный пирог в щербатой тарелке покрытой финифтью коронованных орлов и надписью «Кузнецовъ» 1905 г. Под тарелкой с пирогом записка:

Буду к 19.00. вызвали подменить Надежду.

Бабушка

Я вздыхаю, поправляя сатиновые трусы темно синие с белыми якорями, моя гордость и зависть местных пацанов, обидное «морячок» брошенное в спину, и иду умываться.

Я большой, мне семь лет. Я обещал маме, что больше не буду болеть и поэтому набираюсь сил перед школой, живу у бабушки и лопаю витамины, запитываясь настоящим солнечным светом как батарейка.

В ручнике закончилась вода. Поэтому, я умываюсь прямо в бочке у дома, отражаясь в ней взъерошенной лохматостью русых волос, курносым носом с рыжими веснушками и большими распахнутыми в этот мир глазами. Мама говорит, о том, что мои глаза похожи на небо. А я думаю, что: они серые», но не спорю. Голубое бескрайнее небо тоже бывает серым, перед самым дождем или, когда вот-вот пойдет первый снег.  Брр я стараюсь не думать про зиму, впереди еще целый месяц лета, и я свободен как птица, вот налопаюсь яблочного пирога с парным молоком и решу, куда мне лететь.

За скрипучими серыми воротами с бронзовой щеколдой в форме стрелы широкая дорога с пружинящими деревянными тротуарами. Эта дорога бежит вниз. К самой реке. Виляя, словно дворовый пес, обрубком куцего хвоста. Складываясь в серпантин заросший лопухами и диким шиповником оврагами. Мимо пыхтящего белым дымом хлебозавода бывшего когда то православным храмом Ильи пророка. Пересекаясь с высоким забором с частными садами, с крыжовником и колючей малиной, вишнями, жимолостью и яблоньками. А еще, купеческими кирпичными усадьбами и такими же, как наш дом древними бревенчатыми избами почерневшими от времени и суровых зим. Там, за оврагами и болотистыми ручьями, вековые амбары, с провалившимися крышами. И все тропинки выходят прямо на песчаную косу, спускаясь к самой воде. Река широка, за ней сочные заливные луга, лес настоящая тайга изумруд на изумруде, проблеск белых берез и корабельные сосны упираются верхушками в небо, а там на самом горизонте одинокая гора со странным непонятным для меня названием Полюд. Меня безумно манят эти заречные дали, я знаю, что, они наполнены неведомым и таинственным. Но, отправляться туда один, я не спешу. Поэтому, просто перехожу дорогу. Перебираюсь на другую сторону. Здесь не бывает машин. По этой дороге обычно ходят, и лишь иногда проносятся тихоходные мотоциклы с колясками, похожие на травяных жеребчиков. Цвирк Я иду к своим друзьям, Ленке и Сергею, они брат и сестра, они же Лека и Серый белобрысые выгоревшие на солнце, вечно смеющиеся, коричневые от того, что днями пропадают на улице, они старше меня на пару лет, но здесь в нашей компании мы на равных, потому что мы вместе. Они пахнут дымом и ветром, наверное, от того, что на крыше сарая, что рядом с приземистой банькой запускали своего оранжевого змея сделанного из старого плаката «Миру мир!» и тонких реек, перемотанного алыми нитками, зовущимися мулине. У них одинаковые глаза серо-зеленые, и руки в белой краске, помогали красить забор своей бабушке Вере, с которой живут все лето, так же как я.