С учениками? Абдулла огладил рукою лицо, сжал узкий, с едва намеченной ямочкой подбородок он и сам не знал, что надо сделать с учениками, не думал как-то. Спросил, недовольно растягивая слова, словно бы всплывая на поверхность самого себя. А что с учениками?
Я тоже думаю что, сказал Мухаммед. Жду указаний, муалим.
Они что-нибудь совершили?
Ничего, качнул головой Мухаммед, помялся, соображая, то ли он говорит. Ровным счетом ничего.
Тогда в чем же дело? Абдулла подосадовал на некую бесплотность разговора: не поступать же с учениками так, как с учителями степень вины разная.
Ничего не сделали ученики, но они ходили в школу, твердым голосом произнес помощник.
И в этом вся их вина?
Да. Разве этого мало?
Абдулла, подумав, согласился с помощником, сжал губы, глаза его начали светлеть.
А ведь верно, сказал он, чему можно научиться у кафиров?
Сквернословию и непочитанию Аллаха, сказал Мухаммед.
Я сам проверю их знания, сказал Абдулла. Пригнувшись, заглянул в узкое, словно божница земляного укрепления, оконце. На востоке обозначалась легкая серовато-розовая светлина, горные звезды утишили свой свет, птицы, чувствуя рассвет, перестали петь вот-вот должно было явиться чудо, но чудо не являлось, хотя и ощущалось: оно через секунду-другую обязательно явится, вот только что-то медлит, смущается, ведет себя, будто девица, которую готовят под калым: завтра пригонят верблюдов с платой, и она навсегда перейдет в пользование мужа. Хорошая пора для стрельбы, задумчиво проговорил Абдулла.
Хорошая, муалим. Помощник тоже пригнулся, чтобы увидеть игривую жемчужно-серую зарю.
Люди спят?
Как убитые, не шелохнутся.
Посты расставлены?
Да. Я сам проверил их.
Проверь еще!
Будет сделано, муалим.
Ну а с учениками, решившими отступиться от Корана, я поговорю сам. Ты прав, это надо обязательно сделать. Хорошо, что обратил мое внимание.
Иначе бы вы, муалим, не были муалимом, произнес Мухаммед.
Фраза эта была заискивающей, хотя в тоне не было ничего заискивающего, тон был жестким, в голосе звучало железо.
Абдулла поглядел на помощника и сделал рукою отсекающий жест:
Все, иди, Мухаммед!
Мухаммед коротко, почти не сгибая шеи, поклонился и вышел. Абдулла остался один. Никто не знал, когда он спит. Дважды его пытались застать врасплох спящим и дважды натыкались на пистолет это было еще до того, как он собрал под свое начало людей. Абдулла умел стрелять на десятую долю секунды раньше, чем стреляли в него. Он многое умел в этой жизни и разгадывать мысли, и читать следы, и предчувствовать опасность люди Абдуллы редко когда попадали в засады. Что же касается сна, то он не спал вообще Аллах решил, что спать Абдулле нельзя, и Абдулла не спал: ночи у него были прозрачными, гулкими, со множеством звуков, которые другие не слышали вообще, со звонким биением крови в ушах, с болью, что исчезает с рассветом и туманом, беззвучно поднимающимся от земли, струистым, липким, бестелесным, странно мерцающим туман всегда создавал вокруг Абдуллы защитную оболочку, сквозь которую никто не мог проникнуть. Ночи, ночи! Мается Абдулла по ночам в вязкой темени, страдает, стонет, ловит все звуки, что до него доносятся, принимает их своим усталым телом, словно пули звуки пробивают его плоть дергается, а уснуть не может.
Утром к Абдулле привели школьников: двенадцать человек. Все как на подбор недомерки, одетые в рванье, босоногие, коричневолицые, черноглазые, будто бы одной матерью рожденные и от одного отца произведенные. А может, они действительно от одного отца? Хмурая сосредоточенность, не позволяющая им плакать, отчужденность, испуг и в ту же пору желание казаться взрослее, чем они были на самом деле, вот что было написано на лицах этих маленьких людей.
Значит, решили научиться писать, читать, алгебру решили познать? шевельнулся на своем стуле Абдулла. Для него во двор специально вынесли стул, поставили на землю, за спиной немыми тенями застыли Мухаммед и два молодых телохранителя-суннита два брата, которых Абдулла знал с малых лет: по годам Абдулла был моложе своего заместителя и ненамного старше телохранителей, но опыта имел больше, чем Мухаммед и телохранители, вместе взятые, и в жизни своей хлебнул горького варева гораздо больше, чем они, и одно только осознание этого иногда оборачивалось для Абдуллы глухой тоской, на глазах у него даже слезы наворачивались: ну к чему ему все эти тяготы? Абдулла жалел себя. Разве вы не знакомы с простой истиной чем меньше знаешь, тем лучше живешь? спросил он у ребятишек.