«The Coliseum» (Колизей). Часть 2 - Михаил Сергеев

Михаил Сергеев

THE СOLISEUM. Роман. Часть II

Осень. Ветер лениво трогает желтые листья, удивляясь суете их новой расцветки. Поворачивает, вглядывается и с ухмылкой крадет. Только он, непоседливый и старый, набегая по вечерам с гор, ворошит прелые запахи гаснущего дня.

Вечер. Гостиницы «Лондон» в Ялте давно нет. Нет и роскошной лестницы с террасой над массандровским пляжем. Здание сгорело, и четверть века «самостийности» не сподобилось укрыть остов даже тканью. Не сыскали полотна́ всё ушло на полотнища. Однако, по-прежнему нависая над узеньким тротуаром, закопченные стены и балконы разговаривают, жалуясь по вечерам тому же ветру новому хозяину развалин. Близкому стенам, хотя и переменчивому, но по-своему верному: не предаст, не бросит, не оставит. А покидая, вернется.

Тихо. Ветер укладывает свои вздохи меж проулков и почти засыпает. Не видя, как вместе со стенами и прелым запахом тонут в пустоте потерянного времени надежды забытого романтика. Уже седьмой десяток лет.

Неизменным же осталось только море. Не успела дотянуться до него беда. Оно помнит всё. Свидетель, которого нельзя допросить, напоминает о себе глухим рокотом каждый день, как и наследие четвертовластья пустыми окнами, порубленными парками, забытой историей.

 Спасибо.

Жан Патрик Модиано кивнул мужчине рядом и вздохнул. Терраса тоже. Роскошная лестница поняла, что вернув былое, он прощается и с нею.

Александр Грин1 поежился. Рука писателя коснулась балюстрады. Слева вид на помянутый пляж, пустынный в это время, где набегающие волны, лениво ворча, стягивают с «хозяина», словно дань, мелкую гальку. Справа длинный мол осиротевшего порта.

«Какое странное созвучие подумалось великому томильцу,  «стихия» и «самостийность». Что притянуло сюда последнее? Что пронеслось по этим чуждым ей широтам? Как случилось их совпадение? Какое чудовище повергло платаны в грусть? И где же, наконец, «алые паруса»2, в ожидании которых замерла Россия?» Он глубоко вдохнул. Соленые отголоски прибоя шепнули: пора.

 Пора, Александр Степанович.

Мужчина обернулся. За спиной стоял Куприн3 в белой летней шляпе и такого же цвета костюме, скрывая руку в кармане брюк.

 Грусть? Опять?  он вопросительно смотрел на друга.  Поделитесь ею с Шаляпиным тот потерял деньги в Азово-Каспийском банке, во-о-он там,  и указал на помпезную набережную вдали за причалами.  Видите первое здание от памятника?

 Не забогатели большевики от его денег. Видимо, не впрок. Как и мои рукописи.

 По-прежнему не печатают?  брови под белой шляпой чуть поднялась.

 Думаю, пожизненно,  первый пожал плечами.

 Знакомо,  шляпа сочувственно качнулась, проплывая на террасу. Её хозяин закрыл глаза и, наслаждаясь, втянул морской воздух:  Да по заливу в Балаклаве уже стелется запах жареной кефали. Помните?

Оба с минуту стояли молча.

 Я прочитал записку. Желали угостить хересом?  Куприн улыбнулся.

 Угадали, Александр Иванович,  знакомый погладил усы.  Хорошо бы

 Под лай собаки на Луну? Как пехотные офицеры? Из моих книг?

 Увы ныне модно на Кремль,  Грин усмехнулся.  И персонажи поменялись. Вон, поляки даже в массы бросили: «Затявкаем до́ смерти». Да разве можно? До смерти?  писатель вздохнул.  И Шопен не помог. Пьянит тоска по величию. Лучше бы вино.

 Ищем среди лающих компанию? Или поклонников муз?  Куприн притворно удивился.  Неласковы к соседям, дружище.

 Отчего же? В каждой немецком доме испокон века стоял рояль.

Куприн рассмеялся:

 Ай да молодчина! Пригвоздил мосек. Испокон?.. говоришь? А мы-то, бессловесные, что ли? Ответить? Прихлопнуть кулачищем?

 Мы великая страна. Нас трудно рассердить.

 Вроде первым не дорожили?  Куприн погрустнел.  А вот с человеком у них, верно, сложновато. Диоген-то в Европе залез в бочку!..  и воодушевленный каламбуром воскликнул:  А вот за нас, дружище, за державу мои пехотные бы выпили всегда! Не инструмент, тоска-то по величию, а вино не поиска ее. Оно рентген способ узнавания соседа. И здесь уж точно испокон века! Сам Владимир-Креститель говаривал: без «мёда» «не можно на Руси». Напрасны стих и дол, и парадигма.

 Что-то не припомню парадигму-то друг вздохнул.  Парадигма всегда верная и всегда последняя. Из утопленных нами.

 Ну что ты будешь с ним делать!  Куприн всплеснул руками.  Из утопленных! Нами! Пьяными матросиками! С большевичками! Или про́питая в Беловежской пуще. Креститель головы за такое рубил!