Я, должно быть, смотрела с холодным удивлением, потому что вид у него стал очень заискивающий, но он не удалился, а заговорил на плохом французском.
— Это про машину в Дельфы.
Я глупо посмотрела на собственное письмо.
— Что про машину в Дельфы?
— Вы хотели машину в Дельфы, нет?
Солнце освещало даже этот угол кафе, выглядывало из-за его спины.
— Почему. Конечно, да. Но не понимаю, как?..
— Я ее привел.
Грязная рука, та самая, которая поддерживала брюки, помахала в сторону сияющей двери. Мои глаза смущенно последовали за его жестом. Там действительно существовала машина — большое черное не слишком новое сооружение, припаркованное у края мостовой.
— Послушайте, я не понимаю!..
— Вот! — С усмешкой он выудил ключ от автомобиля из кармана и покачал им над столом. — Вот это. Это — дело жизни и смерти, я понимаю это — да, совершенно. Поэтому иду как могу быстро…
Я начала слегка задыхаться.
— Не имею ни малейшего понятия, о чем вы говорите.
Усмешка сменилась выражением живой озабоченности.
— Опоздал. Знаю. Виноват. Мадмуазель простит меня? Она успеет. Машина выглядит не слишком, но она хорошая, да, очень хорошая вещь. Если мадмуазель…
— Послушайте, — сказала я терпеливо, — я не хочу машину. Извините, если ввела вас в заблуждение, но не могу ее нанять. Видите ли…
— Но мадмуазель сказала, что желает машину!
— Знаю. Извините. Но дело в том, что…
— И мадмуазель сказала, что это — дело жизни и смерти!
— Мадмуа… я не говорила. Вы это сказали. Боюсь, что не хочу вашей машины, мсье. Простите, но не надо мне ее.
— Но мадмуазель…
Я сказала прямо:
— У меня нет денег.
Его лицо немедленно осветила очень белозубая и откровенно привлекательная улыбка.
— Деньги! — произнес он пренебрежительно. — Мы не говорим о деньгах! Кроме того, — добавил он с редкой простотой, — все уже оплачено.
— Оплачено?
— Но да. Мадмуазель заплатила раньше.
Я вздохнула на три четверти с облегчением. Это все же не колдовство или вмешательство греческих ироничных богов. Он просто ошибся.
— Очень жаль. Недоразумение. Это не мой автомобиль. Я его вовсе не нанимала.
Ключ на секунду перестал раскачиваться, но затем завертелся с нерастраченной силой.
— Это не та машина, которую мадмуазель видела, нет, та была плохая, дрянная. Она имела — как это сказать? — трещину, через которую выходила вода.
— Течь. Но…
— Течь. Вот почему я опоздал, но мы нашли эту машину. Да, такую хорошую. Поскольку мадмуазель сказала, что это такое срочное дело, чтобы мсье Саймон в Дельфах получил транспорт быстро. Едете сейчас, приезжаете в Дельфы через три, четыре, — он оценил меня взглядом. — Может быть, пять часов? И тогда, возможно, все будет хорошо с мсье Саймоном и этим делом жизни и…
— Смерти, — закончила я. — Да, понимаю. Но факт остается фактом — не имею ни малейшего понятия, о чем вы рассказываете! Произошла какая-то ошибка, извините, это не я просила автомобиль. Я так поняла, что эта девушка Саймона должна в этом кафе получить машину… Я, правда, не вижу сейчас никого подходящего…
Он заговорил быстро, очень быстро. Я потом поняла, что до него дошла, дай бог, половина моего быстрого французского, и он зацепился за единственную фразу, имевшую для него какой-то смысл. Ключ будто жег ему палец, вертелся и пытался соскочить.
— Это кафе. Молодая леди одна. Десять тридцать. Но я опоздал. Вы девушка Саймона, да?
Светло-коричневый бестолковый взгляд сделал его настолько похожим на обезьянку, что я перестала задыхаться, улыбнулась и сказала, мотая головой, одно из шести известных мне греческих слов.
— Нэ, — произнесла я как можно убедительнее, — нэ, нэ.
Я засмеялась и протянула ему пачку сигарет.
— Извините за путаницу. Закурите.
Курение оказалось волшебным лекарством от всех проблем.