Дня за два до праздника мы с Носачом отправились к шаману в гости – Носач поделиться результатами своих опытов, хотя бы и малоутешительных, я же с целью углубления познаний по части местных обычаев. То есть без всякой цели.
Шамана звали Бруко, он с семьей жил рядом с нами, на краю поселка, в просторной, но несколько сыроватой пещере с низким потолком, прокопченным дымом от вечно горящего очага, на котором и сейчас в глиняном котелке что-то варилось. Сам Бруко сидел на камне у стены и высекал каменным резцом изображение некоего животного, помогая себе плоским окатышем.
Мы с Носачом подошли сзади и встали за плечом художника. Рисунок бегущего волколиса был почти готов, оставалось нанести последние, определяющие пол и возраст зверя штрихи в районе хвоста, головы и туловища, излишне, на мой взгляд, коротковатого. Я сказал об этом шаману, но он ответил, что это, во-первых, еще совсем не старый зверь, а во-вторых, он их столько видел вблизи в молодости, что лучше знает.
Носач принялся излагать шаману результаты своих опытов, я же отошел к выходу из пещеры и посмотрел на открывающийся вид. Ничем, собственно, от давно знакомого мне ландшафта, состоящего из реки, леса и расположенных за ним крутых горных кряжей, он не отличался. Трава у входа в жилище шамана была начисто вытоптана, а на склоне в нескольких шагах от меня сидел, нахохлившись, Айси, младший сын Бруко. Он старался так подбросить камешек, чтобы тот угодил в лунку, выкопанную парнишкой между ног. Я собрался вернуться к Бруко, но меня догнал бесцветный голос:
– Берни.
– Ну, – ответил я равнодушно.
– Берни. Я сегодня чуть не поймал суслика. Я кинул в него камнем, но немного промахнулся, и он убежал в нору. Суслики живут в норах, это такие дырки в земле.
Айси являл собой ходячий толковый словарь. Он любил расшифровывать значения общеизвестных слов, очевидно, не будучи уверен, что собеседнику они известны.
– Знаю, – ответил я.
Айси последовал за мной в пещеру и уставился на произведение наскальной живописи, почти завершенное Бруко.
– Отец, а куда он бежит? – поинтересовался сын.
– На водопой. Или за рогатым бубу, по следам.
Пришла жена шамана, седая женщина преклонных лет, и предложила нам похлебки из внутренностей свежезаколотого бути. Мы с удовольствием принялись уплетать наваристый суп, закусывая сочными кишками. Словно сами собой они длинной вереницей проскальзывали в глотку, наполняя желудок благостными ощущениями. Напоследок, в качестве десерта, мы опорожнили череп бути, заполненный сочными, дымящимися мозгами, только что сваренными.
Шаман жил зажиточно, у него даже имелись обширные запасы шипучего ягодного вина, приготовленного специально для празднования Дня первого листа. Одним словом, мы вышли из пещеры изрядно нагрузившимися, и мне пришла в голову шальная мысль.
– Хей, го-го! – закричал я и сбежал к реке, на ходу настраиваясь на зачатки мозга зуборыла.
– Дядьки-чавычалки к роднику бегут! – восторженно завопил Айси.
Вскоре монстр вылез из воды, тупо озираясь, будто не узнавал местности.
– Что это ты замыслил? – подозрительно спросил меня Носач, неуверенно спускаясь к берегу.
Не отвечая, я согнул звериную шею в форме дуги, прошлепал к нему и взобрался на это скользкое «седло».
– Присоединяйся, – сказал я.
Носач нерешительно хмыкнул, махнул рукой и уселся у меня за спиной. И мы помчались. Мы плыли так быстро, что в ушах свистело, а высокая волна раскачивала прибрежные растения. На берег выскочили детишки и старики, Носач им кричал какую-то чушь, размахивая руками и едва не утащив меня в пучину.
Потом случилось что-то ужасное. Наш зуборыльчик как будто потерял управление и выскочил на берег. Из его пасти летели клочья пены, временами падая на мечущихся по склону жителей поселка и разъедая шкуры. Визг стоял невообразимый. Впрочем, долго в «седле» я не продержался и после очередного крутого виража хлопнулся оземь.
3. Геша
Очнулся я на другой день поздно утром, чувствуя ломоту в костях и, кажется, всех других частях тела. Я отлично помнил вчерашний инцидент – вплоть до бесславного падения – и горько раскаивался. По счастью, обошлось без жертв, иначе лежать бы нам на алтаре, а не у теплого очага со смазанными ушибами и кружкой горького отвара. Видимо, помогло нам и то, что Носач пользовался уважением селян, а также явное отсутствие злого умысла.
Косорот вздыхал, сидя у огня, и курил самокрутку, бросая на меня укоризненные взоры. Судя по глухому ворчанию, Хьюх больше осуждал молодого Носача – за проявленную нестойкость к выпивке и тягу к развлечениям. Нам повезло, что в заплыве не участвовала какая-либо девушка – ее папаша бы нам точно этого не простил.
– Старой Калупе спалило шевелюру, – молвил Носач, притулившийся в дальнем углу. – Вот, отведай. – Он налил мне в чашку горячего варева, потом плеснул себе.
Вскоре мне стало намного легче, в голове прояснилось, мышцы напружинились, и я понял, что готов к новым свершениям. Как оказалось, именно этого от меня и ждал Косорот.
– Ну что ж, – проговорил он неторопливо. – Я вижу, вы в порядке, хотя после таких игрищ можно и ребер не досчитаться. Вчера собрались старейшины и порешили вот что – за нарушение порядка ты должен отправиться по следам чужака, укравшего Блюмс. Один, заметь. За Носача не беспокойся – он отработает свое на благоустройстве поселка. Я так думаю, что будет бесплатно добывать лекарственные травы.
Косорот наконец не выдержал и горестно возопил:
– Ну какого рожна ты вздумал на берег-то выскакивать, Берни! Мало вам реки было?
Я вполне понимал чувства хозяина. Лумумба была расстроена не меньше мужа и даже немножко всплакнула, утирая глаза шкуркой суслика. Хьюх сокрушенно тряс бородой, Носач выглядел удрученным.
– Не кручинься, товарищ, – отвечал я беззаботно, – расскажи мне лучше о Блюмсе. Что это за штука и кому она понадобилась?
– Темная история. Одно время жил у нас парень, чужак вроде тебя, который считал себя самым умным, – неохотно ответил Косорот, зачем-то понижая голос. – Впрочем, он действительно кое в чем разбирался. Один пример – медная посуда, он первым ее выковал.
Охотник продолжал почти шепотом:
– Он ушел за несколько дней до твоего появления и прихватил с собой священный Блюмс, который он сам же и изготовил из меди – так он называл это звонкое и гибкое вещество. Прежний был просто камнем, почти раскрошившимся от жара. Короче, в конце этой весны Тан отправился в лес, как он не раз делал, однако не вернулся. На другой же день выяснилось, что Блюмс исчез. Бруко повздыхал да и выкатил из пещеры свой прежний, каменный. По правде говоря, я не совсем понимаю, зачем старейшинам нужен этот чужак с его поделкой, ну да это уже не моя забота.
– Все, хватит, – сказала Лумумба. – Давайте обедать.
Мы принялись за вареное мясо какой-то птицы, по обыкновению запивая его вином, правда, далеко не таким качественным, как вчерашнее. После трапезы я забыл о своих невзгодах и решил прогуляться.
Свернув из сухого листа папиросу, я вышел из пещеры и взобрался по откосу на неровное плато. Оно простиралось на несколько дневных переходов, вплоть до крутых горных пиков, обильно посыпанных снегом. За эти кручи по вечерам заходило солнце, разливая по небу пурпурные, переливающиеся золотом моря.
Как раз рядом с пещерой в берег вгрызался могучий овраг. Он углублялся в степь на огромное расстояние, разветвляясь и петляя между буграми. Довольно далеко по направлению к поселку двигалась какая-то фигура. Неожиданно, взмахнув руками, она нырнула и словно исчезла под землей. Не свернул бы себе шею в яме, сочувственно подумал я и на всякий случай направился по краю оврага в направлении пропавшего путника.
Справа остался небольшой загончик в ложбине между возвышенностями, в котором паслось несколько бутей, и среди них два детеныша в пару локтей ростом. Они бодро жевали траву, сваленную хозяином в кучу, и проводили меня бессмысленными взглядами. Взрослый самец мрачно замычал и насупился, но быстро потерял ко мне интерес. Эти крупные четвероногие звери, обладающие прочной ворсистой шкурой и отличным мясом, очень ценятся среди поселян, особенно молодые самки, у которых из сосков можно нацедить белой питательной жидкости, называемой млеком.