4
Прохладный вечер спускался над древними Афинами, когда молодой Каллимах...
Ах, не спускался этот вечер! Потому что вечер не спускается - ни разу в жизни не видел я, как вечер спускается. Становится темнее: на юге, например, темнота падает внезапно, наваливается грудью, но кто первый открыл, что вечер спускается? Откуда спускается?
Читатель читает. Во-первых, - коротко и устало регистрирует он, - я знаю, как темнеет, ничего при этом не спускается. Во-вторых, - еще короче отмечает он, - в древних Афинах, может, и спускалось. В то время все могло быть. Даже, может быть, ничего не было в то время.
Древние Афины не существуют, более того - они никогда не существовали. Если же молодой Каллимах ходил по Афинам, - Афины в то время и не могли быть древними.
Древние Афины дважды уничтожены одной фразой.
5
А может, и не уничтожены, может, отныне древние Афины навсегда будут у человека тем городом, в котором вечер спускается, именно спускается, в особенности если человек прочтет это в детстве. Такая, например, странная история произошла у меня с Иваном Грозным Об Иване Грозном я узнал восьми лет по замечательной книжке сытинского издания "Удалой атаман Ермак Тимофеевич и его верный есаул Иван Кольцо". Я бы с радостью перечел эту книжку, и хочу искать ее по примете: на обороте обложки был желтый подсолнух в красной ленте. Опричников я любил, там были такие песенки: "Эх, ух!" - а на обложке розовый молодец в шапочке с заломом. Сапожки были лаковые, похожие на музыкальные инструменты, и были лучше, чем сапожки асмоловского мужика. (То есть мужика, изображенного на коробке асмоловского табаку.) Молодец отплясывал, сапожки играли.
Еще в университете, когда я проходил Ивана Грозного, появлялась у меня вся компания: есаул Иван Кольцо, шапочка с заломом, сапожки с игрой и громадный подсолнух в красной ленте.
6
...Итак, счет гостиницы, документ непарадный, документ о хлебе и вине.
Есть документы парадные, и они врут, как люди. У меня нет никакого пиетета к "документу вообще". Человек сослан за вольнодумство на Кавказ и продолжает числиться в Нижнем Новгороде, в Тенгинском полку. Не верьте, дойдите до границы документа, продырявьте его. И не полагайтесь на историков, обрабатывающих материал, пересказывающих его.
Когда я работал над "Смертью Вазир-Мухтара", меня поразила история Самсон-Хана. История эта была разработана исследователем почтенным, много поработавшим над историей императорского периода на Кавказе - Адольфом Петровичем Берже. Самсон-Хан, солдат-дезертир русской армии, начальник персидской гвардии, у Берже ведет себя как дворянин, случайно поступивший на службу к иностранному правительству: во время русско-персидской кампании он отказывается участвовать в войне и уезжает из Тавриза. Русский батальон дезертиров против русской армии не выступает. Я решительно ничего не мог сделать с этой конфетной историей. И не пробовал. У меня не было под рукой никаких документов, опровергающих Берже, и все-таки я не мог писать вместе с Берже. Мне почему-то представлялся все время какой-то попечитель учебного округа эпохи Александра III, где-то, в какой-то гимназии уверяющий гимназистов, что "даже закоренелые преступники и те, почувствовав раскаяние...". Бахадеран в ханском халате, убивший свою жену, как-то хмурился и не соглашался на свои горячие национальные чувства. Начальник гвардии не может отказаться от военных действий. И как персы позволили бы этому своему генералу пить кофе и шербет, когда их били? Разве из недоверия? Но батальон дезертиров, эти дезертиры, многажды битые и прогнанные сквозь строй - и ненавидящие строй, который их обидел, так-таки "не пожелали", "отказались" и т. д.? Нет.