В приемной, как и положено, бдил порученец — молоденький капитан, отутюженный и блестящий. Он был полон штабной наглости, которая в свое время переполняла и самого Лялина.
— Вы к кому? — вскочив из-за стола, будто подброшенный пружинкой, капитан бросился наперерез посетителю.
Лялин внутренне улыбнулся. Нет, он был умнее и вел свою игру куда тоньше. Наглость хороша лишь в известных пределах, и ее надо умело дозировать. Капитан явно переоценил себя и подставился.
— Послушайте, капитан, — в голосе Лялина звенела холодная сталь, — насколько мне известно, в воинских учреждениях незнакомые офицеры взаимно представляются. Младшие по званию делают это первыми. Вам известен такой порядок или его уже отменили?
Лицо капитана пошло багровыми пятнами. Он уже привык к тому, что входящие в приемную старались выказывать ему знаки внимания и в своем большинстве откровенно заискивали. И вдруг такой щелчок по носу…
— А потом ваш дурацкий вопрос: «Вы к кому?» Не к вам же в конце концов сюда ходят. Разве не так? Вот я и займусь вашим воспитанием.
Лялин легко отодвинул растерянного капитана от начальственной двери, открыл ее.
— Мы еще поговорим с вами об этике и вежливости…
— Гаррик!
К изумлению растерянного порученца его генерал сам поднялся из-за стола и пошел навстречу полковнику. Капитан поспешно прикрыл дверь.
Генерал протянул Лялину руку, крепко сдавил его теплую ладонь. Показывая на кресло, радушно предложил:
— Располагайся. Я рад, что ты приехал.
За два года, которые они не виделись, Ковшов заметно сдал. Благородно серебристые волосы поредели. Под глазами образовались мешки. Ослабевшие надбровные мышцы позволили бровям опуститься вниз, и они наплывали на глазницы, сужая их. От этого изменился и взгляд. Он стал унылым, невыразительным, словно на мир генерал глядел в прорезь амбразуры.
— Я рад, что ты приехал, — повторил Ковшов. Он прошел к своему столу, нажал на какие-то кнопки на пульте.
— Береженого бог бережет.
Лялин понял — включена система защиты от подслушивания. Улыбнулся понимающе.
— Допекают?
— Ты не представляешь, что здесь происходит, — ушел от прямого ответа генерал.
— Кое-что представляю.
— Именно кое-что, поскольку ты за всем наблюдал со стороны. Между тем, чтобы понять, отчего врут часы, надо заглянуть в механизм.
— Так плохо?
— Не то слово. Вот почему я рад твоему приезду.
— Взаимно, Владимир Константинович.
— Взаимно, но неравноценно. Ты рад возвращению домой. Это понятно. А я рад, что рядом появился верный человек. Мне нужна надежная опора.
— Буду стараться.
— Только на это и надеюсь. Дела предстоят серьезные.
— Что-то новое?
— Да, Юра. Новое и, если на то пошло, опасное. Надо срочно спрятать лучшую часть агентуры.
— Сворачиваем работу? — в голосе Лялина прозвучало нескрываемое удивление.
— Нет, будем спасать верных людей. Пока не поздно.
— Вы не паникуете, Владимир Константинович?
Генерал нервно усмехнулся.
— Вот о чем ты подумал. Нет, Юра, не паникую. Ты знаешь — я солдат. Не смотри такими глазами. Да, у меня брюшко, у меня лампасы и собственная дача. Но я не из элитного рода. До этого кресла полз по-пластунски. Под выстрелами. Нутро у меня солдатское. И мне больно видеть, как армию убивают. Ее топчут. Ее забрасывают грязью, обсирают. Ты посмотри, что с соседями выделывает господин Бакатин. Представь себе, что такого же Мамая подберут для нашей конторы. Склизкого, угодливого. Он не потащит в американское посольство образцы новейшей подслушивающей аппаратуры, как Бакатин. Не знаю, подарили там ему жвачки или нет. Но наш может отдать агентурные списки. Меня это пугает…
Генерал нисколько не лицемерил.