Волосы моряка слиплись длинными косицами, губы отвисли, глаза выпучились, словно кто-то бесшабашный выплеснул на него ведро клея. Тамарка тоже выбралась из кустов.
- Он в училище учится на боцмана, - сказала она. - Ишь сразу вымок до нитки.
"И поцелуй нужно учитывать", - подумал начальник лагеря. Начальник затосковал по своей неудачно сложившейся бобыльей жизни. Будь он женат, имей ребятишек, его бы не бросили на пионерлагерь, а бобыль всякой дырке затычка. Мысль пришла к нему неожиданная: "А ну как специалисты-педагоги меня не сменят, а я в этих детях ни уха ни рыла". И странно, мысль эта не испугала его, а как бы взбодрила.
- Здесь промокнем, - сказал он. - Хоть и широкая стена, но дождь с вихрем. Быстро под крышу! Сережка, твоя будка ближе всего. Быстро в Сережкину будку! - И побежал первым.
- Злодей! - закричали от Сережкиной будки. - Злодей, сюда! - Но тот под дождь не пошел, забрался к самой стене под растворник, сунул голову между вытянутых передних лап и тоскливо завыл.
* * *
Сережка включил электричество. Тамарка, собравшаяся наотмашь стряхнуть дождь с волос, замерла - стены Сережкиной будки были увешаны неокантованными листами. По ним, словно переходя из картинки в картинку, шли лошади, сбиваясь в табуны у ручьев, и снова куда-то шли чередой, полупрозрачные, как разноцветный туман.
- Волосы-то чем вытереть? - спросила Тамарка.
Сережка подал ей полотенце.
Надя и начальник лагеря сели на раскладушку. Боцман уселся напротив, на топчан, и уставился в ту дальнюю точку своего полного штормов и тайфунов плавания. "Красивая, - подумал он про Надю. - Ничего, в Сингапуре еще покрасивее девушки есть". Тамарка тоже про Надю думала: "Красивая, и глаза умные. Наверно, за ней кандидаты наук ухаживают..."
За стеной послышался плач. Один тоненький голосок, за ним другой, третий... Кто-то плакал и звал, превозмогая своей печалью шум ливня.
Надя спросила:
- Кто это?
- Диогены, - ответил Сережка. - Сильвины дети. Они в бочке за будкой сидят. Сильва сама где-то бегает, диогены голодные, орут.
Плачущие голоски примолкли, зато возник другой звук - кто-то скулил с хрипом, кашляя затяжно и снова скулил. В этих странных звуках были боль и терпение.
- Сильва, - сказал Сережка.
Надя вышла из будки. Ливень уже прекратился, но воздух, перенасыщенный влагой, лип к лицу, как лесная старая паутина. По тропинке катился поток. Против течения, освещенная желтым светом фонаря, шла невысокая рыжеватая собака, ее мокрая длинная шерсть была словно расчесана на пробор от носа до кисточки на хвосте. Она шла, скуля и вздрагивая, Три щенка висели у нее под брюхом как чудовищно взбухшие клещи. Они волочились по лужам и недовольно урчали. Иногда вода окатывала их с головой.
Надя присела возле собаки, взяла одного щенка и потянула. Сильва болезненно вскрикнула. Надя потянула сильнее. Щенок оторвался от материнского брюха, извернулся и цапнул ее за палец.
- Ах ты лютый! - сказала из-за Надиной спины Тамарка. - У него уже зубы.
Щенки висели, вцепившись в сосцы зубами. Они волочились по разбухшей от дождя земле, проваливались в выбоинах, застревали в спутанной мокрой траве, дергали и рвали нежное тело. Сильва шла, пошатываясь, немощная и искусанная, понимающая только одно: кормить их.
Когда Надя и Тамарка взяли на руки остальных щенят, Сильва ушла в картошку, остановилась в борозде и, широко расставив ноги, принялась кашлять. Она кашляла сипло, с присвистом, с трудом засасывая воздух в легкие, и снова кашляла, сотрясаясь всем телом.
- Астма у нее, - объяснил Сережка.
Начальник лагеря сказал:
- Молока бы. - Он стоял в освещенных дверях, черный и словно из фанеры.
Сережка пришел с молоком.
Потеснив Сережку, в дверь пролез Злодей, проворчал, обводя всех конфузливым взглядом, и улегся у Надиных ног.