- Тебя позабыли спросить. Я тебе что велел? Не показываться на территории.
Из-за старой шатровой ивы вышел начальник лагеря. С ним были двое бородатых, молодецкого вида.
- Этот, что ли? - спросил один, с пальцами растопыренными, как бы неспособными к тонкой работе. Не дожидаясь ответа выдохнул сипло: - Гений.
- Ну уж и гений! - возразил начальник лагеря. Острый начальников кадык прошелся поршнем по шее. - Красивых слов не жалеем, они от этого силу теряют.
- Конечно. Гения удобнее сознавать либо мертвым, либо еще не родившимся.
- А это явление откуда? - спросил другой бородач, кивнув на Злодея. Жаль, сейчас черти не в моде, я бы его написал.
- И этому на территорию вход воспрещен, - с обидой сказал начальник. - Неуправляемый он.
Начальнику хотелось выступить перед городскими, долго учившимися художниками в роли скромного очевидца больших духовных преобразований, поскольку в городе из-за спешки и недостатка транспорта эти преобразования меньше заметны.
- Оба неуправляемые, - вздохнул начальник. - Ничего не поделаешь акселерация. Куда она нас приведет?..
Девушка засмеялась, присела и погладила Злодея по вздыбившемуся загривку. Злодей сложил уши - тут бы вот и рвануть запястье зубами. Непривычное ласковое прикосновение пугало его, но он стерпел, только наморщил нос и подтянул губу, обнажив верхние зубы.
Сережку Злодей воспринимал как нечто подобное себе, только более слабое, и поскольку он никогда не видел Сережку жующим, то и более голодное. Начальника лагеря Злодей не то что побаивался, но, понимая его характер неустойчивым, способным к неоправданному действию, при встрече сторонился и оглядывался - не запустит ли этот тоскующий человек в него чем-нибудь каменным. И сейчас он скалил клыки на начальника, который, по его мнению, вошел в сговор с проходящими экскурсантами, чтобы кого-то обидеть. Угрожающая нота вылетела из его утробы тяжелым шмелиным роем.
- Ну, мы пошли, - сказал толстопалый художник.
Другой, пятясь и глядя на девушку, добавил:
- Гений не гений, но братишка ваш гений.
Девушка засмеялась. Сережка подумал: "Что она все смеется?", но ощущать себя братом этой смеющейся девушки было приятно. Чтобы не разбивать иллюзию, он произнес грубовато:
- Пойдем. Чего тут...
Тучи спустились ниже, они как бы всасывали друг друга и набухали, образуя все новые и новые разноцветные клубни. Над головой шел процесс рождения дождя. Он сопровождался звуком, едва уловимым на слух, но нервы от этого звука напрягались, и тело сжималось в почтительном оцепенении перед простотой и величием происходящего.
Сережка перевел взгляд на растопыренные к небу клены, на вдруг задрожавшие березы, на дуб, одинокий здесь и отдельно стоящий, как колдун, в которого никто уже не верит, но все опасаются. По темной траве, вдоль беленых сиреневых стен заскользили красные лошади. Впереди них ступала босая девушка, у которой смех возникает так же естественно, как зарождается дождь в теплом небе. Подле девушкиных ног шла собака.
- Сюда, - сказал Сережка, подводя девушку к ризнице. - Я не пойду: заставит дрова колоть. Не терпит, когда у меня руки пустые. Не понимает, что человеку поразмышлять нужно.
Дверь и окно сторожихиного жилья глядели в монастырскую стену, в закуток, заваленный дровами. Дальше вдоль стены шел огород, морковь там росла, лук, укроп и картошка. За огородом, в тени шершавой березы, стоял то ли сарай, то ли будка.
Девушка постучала.
- Ты иди, - сказал ей Сережка. - Глухая она.
Девушка отворила дверь. Ее обдало запахом чистого жилья. Прямо у дверей эмалевой глыбой сверкал холодильник. Городские стулья жидконого толпились возле тяжелого стола с клиньями, каких уже мало по деревням осталось.