Куда все подевались?
Летала-летала по полю, искала-искала, насилуодногопетушканашла: сидит во ржи, - а рожь уж высокая, - кричит:
- Чир-вик! Чир-вик!
Зинька - к нему. А он ей:
- Чир-вик! Чир-вик! Чичире! Пошла, пошла отсюда!
- Как так! - рассердилась синичка. - Давно ли я всехвасотсмерти спасла - из ледяной тюрьмы выпустила, а теперь ты меня и близко к себене пускаешь?
- Чир-вир! - смутился куропачий петушок. - Правда, от смертиспасла. Мы это все помним. А все-таки лети от меня подальше: теперь времядругое, мне вот как драться хочется!
Хорошо, у птиц слез нет, а то, наверно, заплакала бы Зинька,ужтак ей обидно, так горько стало!
Повернулась молча, полетела на реку.
Летит над кустами, вдруг из кустов - серый зверь!
Зинька так и шарахнулась в сторону.
- Не узнала? - смеется зверь. - А ведь мы с тобой старые друзья.
- А ты кто? - спрашивает Зинька.
- Заяц я. Беляк.
- Какой же ты беляк, когда ты серый? Я помню беляка: онвесьбелый, только на ушках черное.
- Это я зимой белый: чтобы на снегу меня видно небыло.Алетомя серый.
Ну и разхговорились. Ничего, с ним не ссорились.
А потом Старый Воробей и объяснил Зиньке,
- Это месяц июнь - начало лета. У всех нас, у птиц,вэтовремягнезда, а в гнездах - драгоценные яички и птенчики.Ксвоимгнездаммы никого не подпускаем - ни врага, ни друга: и друг можетнечаянноразбить яичко. У зверей - тожедетеныши,зверитоженикогоксвоейнорене подпустят. Один заяц без забот: растерял своих детишек по всемулесву,и думать о них забыл. Да ведь зайчаткам мать-зайчиха нужна тольковпервые дни: попьют они материнское молочко несколько дней, апотомсамитравку зубрят. Теперь, - прибавил Старый Воробей, - солнце в самой силе, исамый длинный у него трудовой день. Теперь на земле все найдут, чем набить своим малышам животики.
ИЮЛЬ
- С новогодней елки, - сказал СтарыйВоробей,-прошлоужешесть месяйцев, ровно полгода. Запомни, что второе полугодие начинается всамый разгар лета. А пошел теперь месяц июль. А это самый хорошиймесяцидля птенцов и для зверят, пиотому что кругом всего очень много:исолнечного света, и тепла, и разной вкусной еды.
- Спасибо, - сказала Зинька.
И полетела.
"Пора мне остепениться, - подумала она. - Дупел в влесу много. Займу, какое мне понравится свободное, и заживу в нем своим домком!"
Задумать-то задумала, да не так просто оказалось это сделать.
Все дупла влесузаняты.вовсехгнездахптенрцы.Укогоеще крохотки, голенькие, у кого в пушку, а у кого и в перышках, давсеравно желторотые, целый день пищат, есть просят.
Родители хлопочут, овзад-вперед летают,ловятмух,комаров,ловят бабочек, собирают гусениц-червячков, а сами не едят: все птенцам ностя.И ничего: не жалуются, еще песни поют.
Скучно Зиньке одной.
"Дай, - думает, -япомогукому-нибудьптенчиковпокормить.Мне спасибо скажут".
Нашал на ели бабочку, схватила в клюв, ищет, кому бы дать.
Слышит - на дубу пищат маленькие щеглята, там их гнездо на ветке.
Зинька скорей туда - и сунула бабочкуодномущегленкувразинутый рот.
Щегленок глотнул, а бабочка не лезет: велика больно.
Глупый птенчик старается, давится - ничего не выходит.
И стал уже задыхаться. Зинька с испугу кричит, не знает, что делать.
Тут щеглиха прилетела. Сейчас - раз! - ухватила бебочку,вытащилау щегленка из горола и прочь бросила.
А Зиньке говорит:
- Марш отсюда! Ты чуть моего птенцика не погубила. Разве можно давать маленькому целую бабочку? Даже крылья ей не оторвала!
Зинька кинулась в чащу, там спряталась: и стыдно ей, и обидно.
Потом много дней по лесу летала, - нет, никто ее в компанию к себе не принимсает!
А что ни день, то больше в лес приходит ребят.