Действовавшее ранее гражданское законодательство[7] рассматривало кондикционное обязательство как самостоятельный вид обязательств, стоящий в одном ряду с договорным, деликтным и виндикационным требованиями. И хотя вопрос соотношения кондикционного обязательства с этими требованиями законодательством непосредственно не регламентировался, данная проблема все же исследовалась в плане допустимости конкуренции исков и изменения основания исковых требований, когда это было необходимо для установления истины по делу, а также для обеспечения наиболее полной и всесторонней защиты прав и законных интересов сторон в гражданском процессе[8].
Преобладающей в тот период была точка зрения, согласно которой конкуренция исков считалась недопустимой[9]. О.С. Иоффе, например, считал такую конкуренцию неприемлемой не только с практической точки зрения, но и ошибочной в теоретическом плане. По этому поводу он писал: «Поскольку спорящие стороны состоят в одном правоотношении, становящемся предметом гражданского спора, а дело возбуждено по поводу определенного нарушения данного конкретного правоотношения, речь может идти лишь о предъявлении соответствующего единственного иска, но не о выборе между несколькими исками, не об их конкуренции. Вот почему какая бы то ни было конкуренция исков должна быть отвергнута»[10].
Позиция недопустимости конкуренции исков аргументировалась тем, что у каждого требования о защите нарушенного права имеется свое основание возникновения, что обусловливает самостоятельность каждого требования по отношению друг к другу, поэтому наличие какого-либо одного из предусмотренных законом оснований исключает все другие основания для предъявления иска к данному лицу, вытекающего из данного конкретного правоотношения. «Именно поэтому, писал О.С. Иоффе конкуренция исков представляет собой внутренне противоречивое, научно-несводимое понятие, лишенное практической ценности»[11].
Вместе с тем в правовой литературе рассматриваемого периода встречались высказывания, в которых четко прослеживалась идея универсального характера кондикционного обязательства. Например, А.А. Шамшов отмечал, что в случае любого неоправданного перемещения имущества надо считаться с возможностью предъявления кондикционного иска, и «хотя в конечном счете природа правоотношения оказывается иной и предъявляется другой иск, но во всех этих ситуациях перемещение имущества является неосновательным, а обязательство по ст. 473 ГК возникает именно из неосновательного приобретения Это свидетельствует об универсальности требований из неосновательного приобретения как черте, отличающей их от иных требований»[12].
Аналогичную характеристику нормам о неосновательном обогащении в сравнении с другими обязательственно-правовыми нормами давал В.А. Рясенцев, называя их «специальными»[13].
На дополнительный характер норм о неосновательном обогащении ко всем другим охранительным требованиям в период действия ГК 1922 г. и ГК 1964 г. указывал целый ряд ученых[14]. При этом отмечалось, что при наличии в том или ином юридическом составе как неосновательного приобретения, так и условий для предъявления иного иска предъявляется всегда последний. Считалось, что так происходит потому, что в любом другом иске понятие «неосновательности имущественного перемещения» выражено в иных, более определенных юридических категориях. Тем не менее понятия основательности и неосновательности имущественного перемещения определяли судьбу любого иска, связанного с таким перемещением, а ст. 473 ГК РСФСР 1964 г. являлась единственной статьей гражданского законодательства, где понятие «неосновательности» юридически не расшифровывалось, а применялось как таковое. Это позволило, вчастно-сти, А.А. Шамшову прийти к выводу о том, что при неосновательном перемещении имущества условием, необходимым для предъявления иска из неосновательного приобретения, является отсутствие условий для предъявления какого-либо иного иска[15].
Определение норм о неосновательном обогащении как норм, дополняющих любой из охранительных институтов, позволило даже выдвинуть предположение о возможности помещения главы о неосновательном обогащении в Общую часть обязательственного права[16]. Аналогичная идея, кстати, была высказана A.Л. Маковским в период введения в действие действующего Гражданского кодекса РФ: «Не исключено, что надлежащее место этих своеобразных обязательств в общей части обязательственного права (разд. III ГК) или даже в общих положениях ГК (разд. II)»[17]. Заметим, что такой подход определения места норм о неосновательном обогащении имел все основания, чтобы быть реализованным на уровне закона. Так, в опубликованном в 1947 г. проекте Гражданского кодекса СССР глава о неосновательном приобретении была помещена именно в Общей части[18].