Диктор читал последние новости: «В Вене на улицах продолжается перестрелка между коммунистами и национал-социалистскими вооруженными отрядами. Есть жертвы среди мирного населения».
Пальма долго стучал в окошечко кассы, но никто не отвечал ему: кассир, видимо, спал.
На привокзальной площади остановился низкий «роллс-ройс». Из машины вышла молодая женщина.
— Не сердись, — сказала она седому человеку, сидевшему за рулем. — Не надо на меня сердиться.
— Я не сержусь. Просто я бы очень советовал тебе остаться.
— Зачем? Для кого?
— Для меня, Мэри…
— Это жестоко: делать что-нибудь наперекор себе — даже во имя ближнего. Ты мне сам потом этого не простишь. Неужели тебе приятно быть с человеком, если ты знаешь, что он остается с тобой только из жалости?
— Если этот человек ты — мне все равно, Мэри.
— Карл, мужчина временами может быть слабым — это порой нравится женщинам, но он не имеет права быть жалким.
Мэри помахала рукой человеку, сидевшему за рулем громадной машины, и легко взбежала по ступенькам вокзала. Машина, резко взяв с места, словно присев на задние колеса и напружинившись, сразу же набрала скорость.
Женщина остановилась за спиной Пальма, который по-прежнему стучал костяшкой указательного пальца в окошко кассы. Наконец окошко открылось.
— Простите, я отлучился, чтобы сварить себе кофе, — сказал кассир, — все считают, что я сплю в эти утренние часы, а я не сплю, я только часто отхожу за кофе.
— Лучше бы вы спали, — сказал Пальма.
— Мне тоже так кажется, — вздохнул кассир, — но мы расходимся во мнении с начальством. Куда вам билет?
— До Вены.
— Мы продаем билеты только до наших станций, тем более что в Вену сейчас трудно попасть из-за тамошних беспорядков… Я могу продать билет только до Риги.
— Я знаю. Это я так шучу…
Женщина, стоявшая за спиной Пальма, усмехнулась.
Он обернулся.
— Кто-то должен смеяться над вашей шуткой, — пояснила она, — кассир, по-моему, член общества по борьбе с юмором.
— Спасибо, вы меня очень выручили. Вы тоже до Риги?
— Наверное.
— Вы убежали от того седого рыцаря?
Женщина кивнула головой.
— Я тоже убежал, — сказал Пальма.
— Все сейчас убегают… От врагов, друзей, от самих себя, от мыслей, глупостей, от тоски, счастья… Все хотят просто жить…
— Вам бы проповедницей в Армию спасения…
Подошел поезд. В вагоне было пусто: только Пальма и эта женщина. Они сели возле окна. Туман, лежавший над землей еще час назад, сейчас разошелся. Когда поезд набрал скорость, стало рябить в глазах от резкого чередования цветов: белого и зеленого.
— Меня, между прочим, зовут Ян.
— А меня, кстати, зовут Мэри.
— Почему-то я был убежден, что у вас длинное и сложное имя.
— А у меня на самом деле длинное и сложное имя: Мэри-Глория-Патриция ван Голен Пейдж.
— На одно больше, чем у меня, но все равно красиво… Я бы с радостью увидел вас сегодня вечером.
— Я бы тоже с радостью увидела вас сегодня вечером, если бы у меня не было записи на радио, а вы не уезжали в Вену.
— Да, про Вену я как-то забыл.
— А я никогда не забываю про свои концерты, и мне поэтому трудно жить. Зачем вы едете в Вену?
— Мне нравится, когда стреляют.
— Хотите попрактиковаться в стрельбе?
— Позвольте, кстати, представиться: Ян Пальма, политический обозреватель нашего могучего правительственного официоза. Вот моя карточка, позвоните, если я оттуда вернусь, а?
Бургос, 1938, 6 августа, 8 час. 10 мин.
Хаген неслышно вошел в комнату. Он вообще умел ходить неслышно и пружинисто, несмотря на свои девяносто килограммов.