Он еще успел на вечернюю воскресную спевку своих приятелей-альтернативщиков.
В бытовке казармы они, человек семь парней, вооружившись гитарами, тазами, ложками, галдели, балдели, выпускали пар. Орали первое, что приходило на язык под какофонию, считающуюся мелодией. Записывали на магнитофон и называли свои композиции "добровольно-принудительной альтернативой".
Когда-то я думал, что жизнь эта в кайф,
Когда-то я думал, что я космонавт,
Когда-то я думал - вокруг меня свет,
Теперь убедился, какой это бред.
2
"Сынок! Сегодня восьмое марта. Халда твоя чего удумала - пришла поздравлять! Дома, слава богу, был отец, и мы сказали все ей, что о ней думаем. Пусть, сынок, знает. А то ведь вобьет дурь в голову, и захочешь после - не отвяжешься. И не привязанный будешь век визжать.
Ты уж там держись, веди себя не хуже, чем эти дни!
Никогда я особенно не верила, а теперь прямо сама себя не узнаю молюсь. Ей-богу! Советуют поклоны бить, чтобы замолились, простились тяжкие грехи все наши. Вот теперь бью. За тебя, сынок! Только бы у тебя дела на путь направились. Чтобы все у тебя получилось так, как хочет этого и делает все для того отец.
А халду эту ты лучше постарайся выкинуть из головы. Опять, говорят, видели ее с парнями какими-то! Ох, сынок, таких будет еще столько, что, как говорится, до города раком не переставить. А вернешься, может, отец дослужится, и в город переберемся. Он говорит, дело вполне способствует тому.
Туда ее, что ли, тащить с собой, а? Халду-то!.."
Перед тем, как принесли письмо, Юрий занимался перепиской песни двадцатилетней давности, которую собирался спеть на вечерней репетиции-записи.
Сидел над листочком, грыз колпачок ручки, мычал:
- Зима, холода... счастья нету ни хрена...
И тут принесли конверт. Он прочитал. Действительно - ни счастья, ни хрена. Эти письма матери, необходимые вроде весточки, каждый раз доставали, прокалывали до мозга костей. И хотелось после них что-то такое творить, бежать куда-нибудь, рычать по крайней мере...
Не имея в голове никакого плана и никуда не собираясь, как был полураздетый, Юрий вышел в коридор.
- Эй! - гаркнул, заранее наполняясь злостью.
Из-за дальней двери, где располагались служебные помещения, выглянул дневальный. Недавно прибывший к ним, щупленький, среднеазиатско-кавказского вида паренек.
- Дежурный где?
- Ущёль куда-то.
- А ты кто? Чечен, бай или так просто, чурка?
- Я - просто.
Обижать такого... Юрию не глянулось. Они и без того всеми здесь были обижаемы. Да и не только здесь...
- Как сюда попал?
- Свои своих - как трогать? Стрелять нельзя.
- У-у...
- Это жэ надо совесть не иметь.
"Интере-есно, - усмехнулся Юрий, - чужих когда касается - нормально с совестью, лады. Своих только не можно". А вслух подколол:
- Своих-то еще бы лучше, чтоб неповадно было.
"Чурка" смолчал.
Юрий очень даже жалел сейчас (да и всегда жалел, по разным, правда, поводам), что сунул голову в это болото - в альтернативщину. Поддался натиску отца, мольбам матери. Там бы, на настоящей срочной службе, которая уже второй десяток лет существовала лишь на севере Кавказа (остальные части по стране сплошь состояли из контрактников и офицеров), там бы он наверняка стал героем, вернулся бы с головы до ног в крестах и звездах. Давным-давно вернулся. Или...
- Скажешь дежурному - пускай пыль вытрет в комнате. И смотри, чтоб сам вытер. Он! Ты меня понял?.. Шастает, сучара, где-то... Порядок хоть какой-то хоть в чем-то должен быть, нет?
- Да, да...
Вообще, формально, Юрий, конечно, не имел права отдавать дежурному такие приказы, но, во-первых, был он взвинчен письмом и, залупнись тот, с удовольствием довел бы дело до маханья кулаками, а во-вторых, все-таки какое-то, неписаное, право было - по сроку пусть альтернативной, но службы...