Но это не имеет значения: никто и не хочет, чтобы бар «Я не прочь» приносил какой‑то там доход. Не спрашивайте меня почему. Я трижды или четырежды осведомлялся об этом у своего дяди Эла. В первый и второй раз он пытался что‑то мне объяснить гнал какую‑то бодягу про налоги. Мол, в книгах бара регистрируются деньги, которые организация зарабатывает где‑то еще. Такая, в общем, бухгалтерия. Но всякий раз, когда дядя Эл пытается втолковать мне это, дело кончается тем, что он колотит себя ладонью по лбу, а у меня пропадает охота расспрашивать его.
Так или иначе, в кассе была лишь жалкая горстка бумажек, в большинстве своем однодолларовых, и я положил их на стойку. Второй парень подошел, сгреб деньги и запихнул в карман пальто.
– Эй, погодите‑ка! – воскликнул я. – Это уже не смешно.
– Совершенно верно, – проговорил номер первый. Вид у него был подлющий, а пистолет все так же смотрел на меня.
Только теперь мне впервые подумалось, что дело серьезное. И я сказал:
– Не собираетесь же вы меня убивать!
– Ты все прекрасно понял, – ответил номер второй.
– И тут пришел ему конец, – изрек первый...
И тут пришел местный патрульный Циккатта. Он шагнул в бар со словами:
– Привет, Чарли, что‑то ты припозднился сегодня.
Ну и что мне было делать? Сказать: «Патрульный Циккатта, эти двое пришли ограбить и убить меня. Вон у того в кармане пальто моя вечерняя выручка, а другой сунул за пазуху страшный пистолет, когда вы переступили порог?» Это я должен был сказать? Вы так думаете? Я должен был заложить полиции дружков своего дядюшки Зла? Вы так думаете? Если да, то лишь потому, что совершенно незнакомы с положением дел.
Да, мой дядя Эл попросту, убил бы меня, если в я настучал на двух его приятелей. Я не шучу. Бах! – и готово.
Сейчас, пока патрульный Циккатта здесь, все в порядке, но что будет завтра? Или на следующей неделе? Как мне жить? Где мне жить? Куда сунуться?
И, что гораздо важнее, куда меня засунет дядя Эл?
Эти двое пришли из пушки палить, а не шутки шутить. Наконец это уложилось у меня в голове. Однако давайте присядем на минутку и подумаем. У организации нет причин желать моей погибели, значит, должно быть, где‑то кто‑то другой дал маху, правильно? Ну а когда кто‑то дает маху, не стоит выплескивать младенца вместе с водой, а стоит разобраться и подумать, можно ли исправить эту ошибку. Правильно?
Стало быть, мне следовало сделать одно: как‑нибудь умудриться остаться в живых и дожить до той минуты, когда я смогу добраться до телефона и позвонить дяде Элу, что, разумеется, придется ему весьма по душе в полтретьего утра, и все такое прочее. Но сейчас у меня, можно сказать, есть уважительная причина, в конце‑то концов! Я расскажу дяде Элу, что стряслось, и он, быть может, исправит ошибку.
Поэтому я сказал патрульному Циккатте:
– Как раз закрываюсь. Буквально сию минуту.
И больше ничего ему не сказал. Но посмотрел на двух подлых поганцев и заявил:
– Извините, господа, но вам пора уходить.
Бандиты оглядели меня, потом патрульного, и я прекрасно понимал, о чем они думают. Им надлежало убить меня, но сейчас они не могли сделать это, не убив заодно и патрульного Циккатту. А убийство полицейского в форме, находящегося при исполнении служебных обязанностей, – дело крайне опасное, и, вероятно, не стоит заходить так далеко ради устранения какого‑то там племянничка. А значит, они, наверное, отложат исполнение своего замысла.
Возможно, сейчас выйдут на улицу и подождут, пока патрульный Циккатта не уберется восвояси, а уж потом вернутся и пришьют племянничка, прямо в его неприкосновенном жилище.
Я видел, как эти мысли вертятся в их головах и передаются посредством взглядов от первого ко второму и обратно.