Но они по крайней мере достигли взаимопонимания: Флавия не лезла с критикой, и он решил в какой-то мере ей потакать. Продолжая говорить, он перекинул через стол несколько бумаг.
— Вот все, чем мы располагаем о ее передвижениях перед смертью. Ничего необычного. В Венеции она никого не знала, кроме своих коллег. Все время проводила либо в библиотеке, либо на острове Сан-Джорджо, либо в своей комнате, где ела или встречалась с коллегами по комитету. — Флавия собралась было заметить, что деталей не густо, но Боволо в это время пододвинул ей фотографии: — Вот снимки жертвы.
Она пристально вгляделась в изображение — не потому, что заинтересовалась, а потому, что ей хотелось выглядеть профессионалом. Но даже смотреть на них казалось почти вторжением в личную жизнь женщины.
Мастерсон и мертвая выглядела достаточно эффектно. Лицо подтянутое, но краска расплылась. Разорванная и запятнанная кровью одежда явно хорошего качества, хотя, на взгляд Флавии, немного консервативна и строга. Крупный план демонстрировал зажатый в кулаке пучок цветов, которые она, видимо, схватила, когда умирала. Но на фотографии было что-то еще, что Флавия никак не могла разглядеть.
— Что это?
— Лилии, — ответил Боволо.
— Нет. Не цветы, а вот это. — Она показала пальцем.
— Распятие. Золотое. На серебряной цепочке.
— Должно быть, довольно ценное, — отметила Флавия. — Можно предположить, что любой грабитель не погнушался бы таким предметом.
— Может, можно… а может, и нельзя… — уклончиво отозвался комиссар. — Она, наверное, сопротивлялась, не отдавала, и поэтому преступник ее убил. А потом испугался и убежал. Или хотел только деньги: с наличными безопаснее.
— Что было в ее сумке?
— Профессиональные бумаги, кошелек, паспорт и все такое, насколько мы могли выяснить. — Он подал Флавии очередной список и несколько ксерокопий.
Она задумалась на пару минут. Флавия привыкла полагаться на первые впечатления и моментальные озарения, отчего Боттандо неизменно страдальчески кривился. Он любил рутину и годами пытался убедить свою помощницу в ее целесообразности. Напрасно. Боттандо был полицейским, и формальности составляли часть его работы. А она — нет и предпочитала воображение, которое выручало не реже, чем пристрастие шефа к пунктуальности. И кроме того, демонстрировав ее особенный подход.
— Отпечатки пальцев или что-нибудь подобное?
— Это же общественный сад, — насмешливо хмыкнул комиссар. — Туристы все истоптали и исплевали. Берег загажен хуже некуда. Вы представить себе не можете, сколько пустых банок и недоеденных сандвичей пришлось подобрать моим людям.
Флавии меньше всего хотелось выслушивать продолжительные лекции о гнусных нравах туристов. Была бы воля Боволо, он бы выгнал из Венеции всех чужаков. Но и она — жительница Рима — представляла размах проблемы.
— Мне кажется, если ее тащили в теплицу, должны остаться какие-то следы.
— И тем не менее не было. По крайней мере свежих. Очень сухое лето. Почва как камень — дожди не выпадали несколько недель. Надо бы, чтобы дождь прошел в ближайшее время. Он очень нужен. А вы, если хотите, проверьте сами, раз считаете, что справитесь лучше наших экспертов, которые занимаются этим годами…
Флавия кивнула с таким видом, словно не исключала и этого поворота событий. Она, естественно, не собиралась ползать по земле в саду, но ее реакция вызвала раздражение комиссара — и то хорошо.
Она не нашла ничего такого, за что могло бы зацепиться ее воображение. Однако фотографии убитой странным образом ее заинтересовали. Что можно сказать по снимку? Немного. Но в Мастерсон чувствовалось нечто неординарное. Она одевалась по-деловому — стиль, который предпочитают многие американки. И в ней не ощущалось женственности итальянки. Лицо сосредоточенное, однако в нем было что-то необычное.