Пестик это! Тот, что в центре цветка!
А.. разочарованно протянул Лист. А касательно «низвергнуть», так то как иначе? С моим-то положением, научишься. То рыба сбоку грызёт, как арбуз, хруст на весь водоём стоит. То лягушка плюхнется поверх, куском холодной каши. И греет спину часами. А мне всё это терпеть?!
Куда деваться, ты ж на приколе.
И то верно.
Но с другой стороны Ты посмотри на это иначе!
Как? Притвориться, что я путешественник, ставший на якорь по своей воле? Там, где сам пожелал?
Почти. Ты привязан к тому месту, где появился. Ты не прикован. Ты прирос к нему своими корнями.
К кому, к нему-то?
К ней, к Родине!..
Лист задумался. Прошло немало времени, пока он понял, что ему пыталась втолковать Сосна. Потянулся к одному берегу, к другому, и с наслаждением ощутил сильную опору там, в глубине. Она давала ему свободу действий, направляла, не позволяла ветру сбить с пути и оставить на берегу, тамка1, на погибель Когда прекрасный смысл истины пробудил в нём дремавшую доселе гордость, он согласно кивнул и зачерпнул горсть воды, дабы умыться и успокоиться слегка То лягушка, погревшись за день на солнце, соскользнула в воду, чтобы подремать в тишине. Она-то была вольна идти, куда угодно. Но предпочитала оставаться здесь. В виду у вечнозелёной хонги2, подле мощного надёжного корня кувшинки, родича нильского лотоса.
Сырость везде сырость, скажете вы.
Ну, это как посмотреть. резонно возразит она.
Кусочек лета
Отломила бабочка кусочек полдня и смакует. Медленно и небрежно, словно корова, что жуёт занятую у самой себя порцию травы. Розовые дёсны юбки крыл. Стёртые до пеньков окружия зубов и бездонная чернота небытия. Жаба следит алчно за бесшумною трапезой. Глядит из воды подслеповато. Крадётся ближе, ищет повод, ждёт промаха Но там лишь взмахи, трепет намёков и порхание. Навзрыд. На виду. Напоказ.
Шершень шепелявит подле. На подлёте норовит сподличать оса. Ан нет, жаба куда как проворнее. Не ту бабочку, так хоть этих, посечённых, побитых временем, как молью, с руками, висящими безвольно, наперекор полёту.
Брезгливо утерев губы пальцем, вздрогнув от неприятия, продолжила жаба свои наблюдения.
Ба-а-бочка шепчет жадно жаба.
Сквозь сита крыл её несбывшейся добычи видны уж сгустки спёкшегося заката, вымокшие в воде. То ли от небрежения, то ли сгоряча, либо от усердия через меру, отпущенную ей, осыпаются мелкие чешуйки каплями с крыл. И тянут, блекнут, тонут. И вот уже слабее взмахи, реже, неувереннее.
Как быть?! Поверженному места нет под солнцем. И так здесь тесно. Неуместный сей вопрос, как мхом, порос молчанием на это. И жаба, Сей момент Исчез кусочек лета.
Ты не поймёшь
Блажная ты!
Я смеюсь:
Отчего же?!
Ну, скажи на милость, чему ты сейчас улыбаешься, а?! Чему ты радуешься-то?!
Да что такое, не пойму я
Ну, ты стоишь и трёшь эту чумазую раковину. Минут десять уже скребёшь и улыбаешься от виска до виска.
От уха до уха
Да какая разница?! Что ты там в раковине нашла, что?! Просвети меня, неумного!
Ты не поймёшь. отвечаю я и вновь принимаюсь скрести и тереть налёт глины, которая с завидной регулярностью придаёт сияющему корыту раковины замызганный неопрятный и запущенный вид. Я не слишком люблю возню по хозяйству, но в обычных делах всегда можно отыскать некий момент, который окрасит любое действо в приятные сердцу краски.
Если представить, к примеру, что под ногами у тебя не банальный пол, а палуба корабля, то драить палубу окажется намного интереснее. Полуденное солнце заменит торшер, морской ветер ворвётся в настежь распахнутые окна Шторы взовьются парусами! Можно даже слегка пошалить и плеснуть из ведра на середину комнаты, так чтобы не затекло под плинтус, на беду соседям снизу.
Ты ненормальная?
?
Тринадцать часов выдавливать косточки из вишен! Вся кухня в вишнёвом соке
Это не сок. Это кровь.
Откуда? Ты порезалась?
Нет. Это нормальная вишнёвая кровь.
Фу ты. Дурёха. Иди ляг, завтра доделаешь.
Не могу. Я обещала.
Что? Кому?
Вишне обещала, что, если она вырастет и у неё будут дети, то все они будут пристроены. Ни один не пропадёт.
Кровожадно звучит, не находишь?