Первыми в станицу пришли румыны, они хотя и грабили население, но не с такой беспощадностью, как это делали немцы, и, хотя они стояли в квартире Алешкиных, поросят своей хозяйки они не тронули. Тем более что Катя, вынужденная бросать дом, детей и хозяйство на произвол судьбы, нанявшись на работу в роддом, поросят выпустила во двор, чтобы они сами искали себе пропитание.
Сменившие румын немцы гонялись за визжавшими поросятами по всему двору, ловили их, стреляли. Четверых поймали, а одного, самого юркого и, по-видимому, самого хитрого, так и не отыскали.
Когда фашисты ушли, Катя к своей великой радости нашла в огороде между грядок чуть живого поросенка. Она взяла его в дом, отогрела, накормила, чем могла и, конечно, при переезде в новое жилище увезла его с собой.
Теперь, в 1944 году это был уже большой кабанчик, и Катя надеялась докормить его до нового года с тем, чтобы продать сало и мясо, обеспечить теплой одеждой детей и себя. Ведь до сих пор она сама-то ходила в старом Борисовом кожушке, который от ветхости расползался по всем швам. О том, как были одеты ее дети, даже и говорить нельзя. Таким образом, этот кабанчик был единственной надеждой семьи Алешкиных.
Но произошло несчастье, которое нарушило все Катины планы.
Мы уже писали о том, что она постепенно из общественного распределителя муки превратилась в настоящего торгового работника, освобожденного от всех остальных обязанностей.
Ее стали величать заведующей заводским торговым ларьком. Мы уже говорили, что, кроме хлопотливого добывания и раздачи по карточкам муки, соли, растительного масла и кое-каких других получаемых в возобновившем свою работу Майском райпотребсоюзе товаров, по настоянию директора завода, она занималась и реализацией некоторой части продукции завода, главным образом спирта, повидла.
Кстати сказать, уже в конце 1945 года выяснилось, что деньги, выручаемые Катей за эти товары и передаваемые главному бухгалтеру, не приходовались или приходовалась их незначительная часть, а остальное делилось между руководством завода.
Но в то время, о котором пишем мы, ни Катя, да и никто другой об этом не знал. Однажды во время уборки помещения ларька из рук Кати выскользнула 5-килограммовая гиря и, покатившись по полу, стукнулась о большую 25-литровую бутыль, полную вина. В нижнем краю бутыли образовалась большая дыра, из которой на пол хлынуло вино. Катя от ужаса громко крикнула и, как бы окаменев, несколько мгновений не могла двинуться с места, Когда она бросилась к бутыли, чтобы перевернуть ее на бок, большая часть вина вытекла. На крик Кати в ларек вбежала находившаяся поблизости вахтерша. Увидев посредине пола огромную лужу вина и Катю, сидевшую на корточках около перевернутой набок бутыли, она не стала терять времени на расспросы, а, схватив стоявшее около двери ведро, принялась пригоршнями собирать с пола разлитое вино и сливать его в ведро.
Через полчаса все, что возможно было спасти, процедили через марлю и слили в другую бутыль.
Потери оказались ощутимыми, не хватало более 10 литров вина.
По тем временам это стоило огромную сумму, и Кате ничего не оставалось делать, как только зарезать своего кабанчика, продать мясо на базаре и этим покрыть недостачу.
На остатки этих денег удалось справить приличное платье для Элы, остальные, в том числе и сама Катя, вынуждены были оставаться в обносках.
Пришел октябрь 1944 года, началась учеба в школе. Теперь в нее пошли все три дочери Алешкиных. Эла стала учиться в 8-м классе, Нина в 3-м и Майя в первом. Кате стало немного спокойнее и легче. Эла училась во вторую смену, и поэтому могла кое-что приготовить из еды. Младшие вечерами были дома, и Майя, раньше бросаемая на произвол судьбы, теперь стала находиться в обществе своей старшей сестры.
* * *Письма от Бориса приходили редко, хотя теперь уже и регулярно. Наверно, он находился где-нибудь на спокойном участке фронта, думала Катя.
Волновало ее и раздражало то, что несмотря на ласковые слова, имевшиеся в этих письмах, внутренний дух их был каким-то чужим. Всем своим сердцем любящей женщины она чувствовала, что если Борька и не забыл ее совсем, а она была уверена в том, что он этого сделать не сможет, то он сейчас не один. Что около него есть какая-то другая женщина, которая занимает его чувства.
От этих раздумий над его письмами ей становилось обидно, и невольно ее письма становились более сухими и сдержанными. Она и так-то никогда не была способна бурно и страстно проявлять свое отношение к Борису, а под влиянием этих мыслей ее письма становились еще суше и прозаичнее.