Вайль Петр
Петр Вайль
Трамвай до Мотовилихи
Прямоугольная планировка сразу обозначает умышленный город. Красота здесь лишена очарования естественности, как жизнь по приказу. Приказом царицы Пермь назначили городом, и она стала обзаводиться не историей, которой не было, а мифологией, которая есть всегда, если есть желание. Трамвай номер четыре по пути от ЦУМа к цирку и дальше на Мотовилиху проходит над Егошихинским оврагом - отсюда, от заложенного здесь медеплавильного завода, и пошла Пермь. Сейчас это особая центровая окраина, сдвинутая не по горизонтали, на край, а по вертикали, вниз. Провожатый кивает на овраг: "Вон там за кладбищем речка Стикс". Законная гордость: где еще на свете есть Стикс? На этом - нигде. Над Егошихой - трамплин, прыжки бесстрашно совершаются в долину реки смерти, а там шпана.
Из трамвая жизнь вокруг видна сквозь чужую мудрость: окна в общественном транспорте мэрия украсила изречениями великих. Имеются муниципальные афоризмы для детей: "Любовь и уважение к родителям без всякого сомнения есть чувство святое. В. Белинский". Для родителей: "Без хороших отцов нет хорошего воспитания, несмотря на все школы. Н. Карамзин". Для школы: "Лень - это мать. У нее сын - воровство и дочь - голод. В. Гюго" - с категорией рода не все ладно, но изъяны грамматики искупаются дидактикой.
Двое в солдатских ушанках не обращают внимания на заповедь: "Судите о своем здоровье по тому, как радуетесь утру и весне. Г. Торо". Во-первых, уже полчетвертого, во-вторых, снежная зима, в-третьих, о здоровье проще судить по цвету и запаху друг друга, в-главных, увлечены разговором. "Я его еще поймаю", - угрюмо обещает один. Второй кивает: "Даже двух мнений быть не может. Ну, даже двух мнений быть не может". Первый воодушевляется: "Я его еще поймаю. Убью обеих". Слова звучат громко и веско, пассажиры ежатся и отворачиваются к окнам. "Из всей земной музыки ближе всего к небесной - биение истинно любящего сердца. Г. Бичер". Та, что ли, Бичер, которая Стоу? Дяди Тома в четвертом трамвае только не хватало.
Хижины обступают Уральскую улицу, сменяя блочные и кирпичные дома. Трамвай идет вдоль реки, спускаясь к ней. Если выйти, с высокого еще берега видна широченная Кама, за ней - Верхняя Курья, далеко слева скрыт за излучиной Закамск, по здешней мифологии - потустороннее место, вот и не видать. Спуск делается круче, тут полудеревянная старая Мотовилиха, которая завораживала с той стороны Камы пастернаковскую Женю Люверс.
"Доктор Живаго" разместился в центре Перми, переименованной Пастернаком в Юрятин. На нарядной Сибирской - "Дом с фигурами", библиотека на углу Коммунистической, где встретились Живаго и Лара. И - удвоение культурного мифа - дом "Трех сестер", о чем рассказывают в Юрятине доктору. Здание пестренько выложено красным и белым кирпичом, здесь теперь "Пермптицепром", порадовался бы позитивный Чехов. На Сибирской - и длинный низкий дом, в котором провел юные годы Дягилев, и губернаторский особняк желтоватого ампира, каков всегда ампир в России, и Благородное собрание с плебейски приземистыми колоннами, ныне клуб УВД, и в глубине парка театр оперы и балета, где к пермским морозам бергамаск Доницетти подгадал "Дона Паскуале" (Пермь - Бергамо, или, еще лучше, Пермь - Парма: насторожись, краевед), и новенький Пушкин среди многоэтажек с нашлепкой снега на цилиндре. Мимо тянется троллейбус номер три, желто-зеленый, с алой надписью "Лапша Доширак" - не секундант ли Дантеса?
Сибирская проходит сквозь центр по бывшему каторжному этапу от Камы до Сибирской заставы. Раньше она была Карла Маркса, почему-то из всех новых-старых героев пострадал один Маркс.