Сильный оригинальный ум, едкий стилист, требующий не пользы и благоденствия, а "цветущей сложности", аристократ и враг демократии, "эстетический мономан, художественный психопат" (сам о себе), ненавидящий "пьяное, больное, дурнолицее, бедное и грубое из нашей русской жизни", Леонтьев торчал штырем настолько неуместным, что проще его было не замечать.
Он трагически провалился во временную щель, со своей отточенной умственной жестокостью, никогда никому не нужной: "В прогресс верить надо, но не как в улучшение непременно, а только как в новое перерождение тягостей жизни в новые виды страданий и стеснений человеческих. Правильная вера в прогресс должна быть пессимистическая, а не благодушная, все ожидающая какой-то весны...".
Во все времена в России стоило бы прочесть такое, но не прочтется: "Всем лучше никогда не будет. Одним будет лучше, другим станет хуже. Такое состояние, такие колебания горести и боли - вот единственно возможная на земле гармония! И больше ничего не ждите...".
И больше ничего не ждите. Константин Леонтьев родился не столько не тогда, сколько не там.
"Нравственность есть только уголок прекрасного" - не из русского обихода. Хотя вся Оптина представляется картинкой к этой фразе.
Как точно укладывает в единый ряд Леонтьев: "И шелест бесподобных рощ, и свирельки, и цветы полевые, и свидания с оптинскими старцами".
Саша говорит: "О, вот то самое место!". Место и в самом деле то, да нечего описывать, каждый знает, где хорошо присесть у реки. Купальня в пойме Жиздры сколочена из пропитанных досок так добротно и изящно, что понятно: это еще и здешний баптистерий. На культовое сооружение приклеена афиша, обещающая приезд в Козельск международного цирка "Бродвей". Саша читает вслух: "Кубинский крокодил. Шаловливые макаки. Косолапое ревю. Восхождение по лезвию самурайских мечей. Танец на битом стекле и в гвоздях. Жонгляж булавами. Женщина-зигзаг. Маринка, хочешь быть зигзагом?"
Кругом цветущая сложность. До калужского автобуса еще часа четыре. "Жи-здра!" - последний раз звякают бутылки.
Ночлежка в Нижнем
На дне Почаинского оврага ветер не чувствуется, но на подъеме к Кремлю охватывает холод. Бьет дрожь у толстых красных стен, башен, старых и новых дворцов, старых и новых пушек, врытой по пояс подводной лодки. Отсюда - вниз Ивановским съездом к реке, где ветер продувает насквозь. Река в этом месте непонятно какая - вроде уже Волга, но еще и Ока. По крайней мере, бронзовый Горький глядит с холма на окские виды - Гребневские пески, Канавинский мост, ярмарочные павильоны, знаменитую Стрелку. Но квартал горьковской ночлежки несомненная Волга, тылы выходят на Нижневолжскую набережную.
Сама ночлежка - в безветренном тихом месте, на улице Кожевенной, дом четыре. На ремарки к действию третьему похоже: "Высокий кирпичный брандмауер. Он закрывает небо. Около него - кусты бузины. Налево - серая, покрытая остатками штукатурки стена того дома, в котором помещается ночлежка Костылевых. Направо у стены - куча старых досок, брусьев". Неподалеку изредка хлопает стальная голубоватая дверь шалмана "Отдохни, отдохни". В четырехэтажном ночлежном доме кирпичной кладки - ремонт электроинструментов с табличкой "закрыто". На фоне кустов в тиши у крылечка устроились трое. Длинные плащи мужчин куплены много лет назад, в дни благосостояния. Облик женщины в лимонном шарфе подсказывает, что и ей доводилось сиживать не в таких местах. Она сидит на куче досок, свободно раздвинув колени, от вида матерчатых туфель не по сезону, бледных колготок, сходящих во тьму на конус, пробивает озноб.
Возле горьковской ночлежки они пьют из горла без закуски местную водку "Арина Родионовна рекомендует". Литература продолжается. Водка из дорогих, в лавках полно вдвое дешевле - видно, досталась по случаю, от прежних знакомых, где, как у Барона, "богатство, сотни крепостных, лошади, повара, кареты с гербами".