сомнительного свойства.
— Вы хотите сказать — гангстерами и взяточниками.
Он поднял бровь, вздохнул.
— Тяжелый человек, твой отец. Нравственный до предела. Никто не мог жить в точности по его стандартам. Даже он сам.
— Но дело Мэсси... Если то, что я о нем читал, недалеко от истины, вы, естественно, должны выступать задругуюсторону.
Морщинистое лицо собралось складками.
— Не оскорбляй меня, сынок. Нет такого дела, в котором Кларенс Дэрроу выступил бы на стороне обвинения.
Но если и будет такое, то это дело Мэсси.
Я спросил:
— А как ваши друзья в Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения собираются...
— У меня есть друзья в организациях, — отрезал он, — но ни одна организация мне не друг.
— Сноб. Но разве эта миссис Фортескью... кажется, так ее зовут?
Дэрроу кивнул.
— Разве эта миссис Фортескью не из Кентукки или Виргинии или что-то в этом роде?
— Из Виргинии.
— И она организовала похищение, в результате которого был застрелен цветной, изнасиловавший ее дочь? Разве это не ставит Великого Друга Цветных на сторону суда Линча?..
— Неслыханно, — проскрежетал он. Серые глаза метали молнии. — Ни один белый не отдал столько своего времени — и денег — на защиту негров, сколько я. Мои убеждения в отношении расового вопроса не подлежат сомнению.
На старости лет Дэрроу стал обидчивым, а раньше всегда был вспыльчивым.
— А разве вы сами не ставите этот вопрос под сомнение, К. Д., беря на себя такую защиту?
Он вздохнул и покачал своей бадьеподобной головой, серая запятая над глазом изогнулась.
— Ты одного не можешь понять, Натан, что я не виню тех, кто находится в плену расовых предрассудков. Нетерпимость у человека в крови.
— Я знаю, помню. Я часто слышал ваши рассуждения, когда был ребенком. Тогда для меня это звучало весьма поучительно — «никто не заслуживает вины, никто не заслуживает доверия». Но мне нравится думать, чтодо некоторой степения могу контролировать свою жизнь.
— Думай на здоровье, сынок. Это полезно для детского воображения. — Он махнул официанту в красной куртке. — Пожалуйста, передайте Маме Сарди, что мистер Дэрроу хотел бы получить две чашечки ее особого кофе.
— Да, сэр, — с понимающей улыбкой кивнул официант.
Дэрроу снова перенес все свое внимание на меня.
— Когда я в первый раз изучил это дело... по правде говоря... я отклонил его из-за расового аспекта... но не из-за моральных соображений.
— И что?
Он пожал плечами, на этот раз не столь внушительно.
— Я побоялся, что, если мои клиенты ожидают, будто, выступая от их имени, я стану апеллировать к предполагаемому более низкому положению цветных рас, они будут... разочарованы. Я дал понять своим возможным клиентам, что не позволю себе выступать в суде с позиций, идущих вразрез с моими убеждениями, с тем, за что явыступалвсе эти годы.
— И каков же был ответ?
Опять слегка пожал плечами.
— Они написали мне, что считают мою позицию по расовому вопросу правильной и хотят, чтобы я развил свое отношение к этому в суде. И более того, что контроль над их защитой будет полностью находиться в моих руках и мне будет предоставлена полная свобода действий. — И снова чуть пожал плечами. — Что я мог сделать? Я согласился.
Официант принес две чашечки дымящегося черного кофе. Дэрроу причмокнул губами и схватил свою прямо с подноса официанта. Я отхлебнул из своей, в кофе было кое-что добавлено, я хочу сказать — не сливки и не сахар.
— Земляк, — прошептал я, стараясь не раскашляться, — чего они туда подмешали?
— Какого-то варева с дьяволовой кухни, не иначе.
Забавно. До введения сухого закона я никогда не видел, чтобы Дэрроу что-то пил.