А в Новой Слободке было жарко. Огонь охватил уже несколько домов. Он веселился на крышах, потом вдруг исчезал, казалось, безвозвратно, но вновь возвращался, удивляя своей силой и мощью. Чёрный дым поднимался в небо так высоко, закрывая его над всей округой, что казалось того и гляди в небе этом появятся ночные звёзды.
Эх, упустили, ветер разгулялся, слышь, Алексей Иваныч, подскочил к Мартынову Ширш. Не сладим мы с ним скоро.
Сладим, Ширш, обязательно сладим! прикрикнул на него Мартынов. Дорофеич! Дорофеич, мать твою, где вода, я спрашиваю?
Дорофеич, долговязый и щупловатый на вид, совсем ещё молодой боец дёргал рукоять помпы, но толку не было.
Кажись, насос отказал, говорил я раньше про то его высокоблагородию, что менять начал было Дорофеич.
Помолчи пока! Думай, как быть без воды никак! Мартынов оглядел весь пожар. Эй, братцы, на крышу давай обрушить слева надобно, достать его оттуда, чтоб не лез дальше!
И сам первым полез по деревянной лестнице-палке прямо в пасть пожару. Чёрный брезентовый плащ его слился с дымом, и помощник брандмейстера исчез в этом дыму. Вокруг стало ещё жарче, будто где-то внутри пожар вскипел, выплёскивая наружу свои чёрно-красные клубы. Пот, стекая солёными ручьями, заливал пожарным глаза, пробирался за воротники, как будто в истопленную баню они зашли, не раздевшись. Ещё несколько топорников полезли на крышу, пытаясь разрушить деревянные балки и доски, по которым огонь пробирался к соседнему дому. В их руках засверкали ломы и багры, словно они выковыривали самих чертей из ада
Нашли Мартынова через четверть часа. Под рухнувшей сгоревшей балкой он лежал, уткнувшись лицом в пепелище. Когда товарищи добрались до него, он был ещё жив. Балка перебила Мартынову спину, от удара разорвало внутренности, и изо рта его сочилась чёрная, как дёготь кровь. Все понимали, что минуты помощника сочтены. Заботливо поднятый пожарными командир, не в силах даже шевельнуться, молча смотрел в последний раз, как товарищи добивают пожар. Те, почти закончив дело, сходились к месту, где лежал Мартынов.
Как же это, Алексей Иваныч, шептал возле него Дорофеич. Я ж помпу починил, как же так.
Взглядом подозвал Алексей к себе Ширша.
Колю, Колю увидеть надо мне, еле слышно шептал командир. Прикажи послать за ним времени более нет
Вестовой промчался галопом по Гостинодворской к дому Мартыновых. Николай заметил его издали и, почуяв неладное, пошёл сначала большими шагами, а потом побежал навстречу.
Садись ко мне, Коля, скорее садись, поднял на дыбы коня вестовой. Николай легко вскочил на лошадь, и они помчались туда, где ждала их беда.
Оказавшись на месте, Николай спрыгнул почти на ходу и, расталкивая бойцов, обступивших плотным кольцом своего командира, наклонился к отцу. Крепко взял его за холодеющую руку. Алексей глядел на сына, и в этом взгляде была и смертная тоска по жизни, и любовь к сыну и жене, и спокойствие мужественного человека. Здесь, посреди догорающего пожара, догорала жизнь пожарного Алексея Мартынова, которую отдал он отечеству всю без остатка.
Хорошо, что не дома, прошептал вдруг отец. Пожарный в бою погибать должен, и тогда душа его на небо вознесётся непременно. Коля, обещай мне, что дело продолжишь. И вот ещё, у Ширша спроси
Рука отца обмякла, и он затих, широко раскрыв глаза, в которых отразились и застыли огненные сполохи, будто и впрямь душа его поднималась в небо с огнём и дымом
На третий день Алексея схоронили. Отпевали его в Преображенском храме при огромном стечении народа. Брандмейстер Бодров и бойцы, прошедшие с Мартыновым огонь и воду, держали свечи, будто зажжённые священником не от алтаря, а от того самого последнего пожара. Такая же свеча горела в руке у Николая, стоявшего возле почерневшей от горя матери и сестры Марии.
Упокой душу раба Твоего Алексея, привычным своим басом неторопливо отпевал усопшего отец Иоанн. Прости прегрешения ему вольныя и невольныя
Много раз Николай это знал точно приходил Мартынов старший к отцу Иоанну за благословением, много раз через него благодарил бога за то, что вновь остался в огне живым. Душа Алексея и сейчас была рядом с духовником и ждала, когда отпустят ей все грехи. И, в конце концов, она сможет полететь высоко-высоко над всем Оренбургом, чуть коснувшись пожарной каланчи лёгким облачком, неслышно ударив на прощание в караульный колокол.