Записки извращенца
Андрей Ганеша
© Андрей Ганеша, 2020
ЗАПИСКИ ИЗВРАЩЕНЦА
Крах феминистского мира
Однажды я был в походе на огромном озере Селигер в Тверской области. Когда мы возвращались из похода, наша маршрутка загорелась. Мужчины и женщины стояли на обочине и ждали, когда из Твери, за 200 километров от горевшего «Пежо», за ними пришлют другую машину. Я же ловил попутку, и удача мне улыбнулась. Меня подобрала семья из Химок на корейском Kia. Разговор зашел о смысле существования и о том, как я оцениваю существующий миропорядок. На что я разразился следующим монологом:
Наш европейский, феминистский мир идет к своему закату. Так получилось, что после Второй мировой войны женщины из рук мужчин получили свободу, которая им была не нужна. В результате данной свободы женщины стали играть первую скрипку в семье, а потом уже и в политике, все больше и больше переделывая этот мир под себя. Некогда героический мир мужчин, где деньги служили достижению высших целей, был переделан в мир, где деньги стали финальной целью. Комфорт и деньги стали мерилом успеха. Больше не нужно стало воевать, строить безумные планы, жертвовать собой, нужно лишь иметь много денег.
Побочными продуктами феминизма стали равнодушие и трусость. Вещи перестали называться своими именами, мужчины перестали заступаться за женщин, а женщины перестали быть женщинами, превратившись в алчных чудовищ.
С детства стало внушаться, что все равно, что происходит у соседей, на твоей улице, если это прямо не касается тебя. Когда в гости к моему отчиму приехала сестра из Техаса с целью сдать в аренду свою квартиру в Москве и на реплику моей мамы, что все равно сдать квартиру можно только узбекам, а они квартиру все равно засрут и нет смысла делать дорогой ремонт, сестра отчима заявила, что не хочет слышать расистских высказываний. Правда теперь называется расизмом и контролируется даже самоцензурой. Люди опасаются говорить правду, боясь кого-то обидеть. Как будто правдой можно обидеть. Те же узбеки живут еще в относительно героическом патриархальном мире, где остались понятия «семья», «родина», и они готовы умереть за свой мир.
Понятно, что при столкновении нашего феминистского и их патриархального мира у нашего мира нет никаких шансов сохраниться и выжить. Уже через 20 лет на этой территории будет шариат
Семья из Химок одобрительно кивала головой и спрашивала рецепты спасения, но рецептов у меня не было.
В данной книге я хотел бы представить серию рассказов о том, как в этих последних днях феминистского мира выживаю я.
Катя
Прошло девять месяцев, как умер мой друг Максим. Изредка я прохожу под его окнами на Большой Почтовой улице. И ведь не то чтобы при жизни мы часто встречались, но все же было хорошо иметь человека, который абсолютно тебя понимает и знает о тебе все. А я даже и не знаю, отвезли ли прах Максима на кладбище или просто где-нибудь выкинули. Теперь его привычка к одиночеству, полностью перешла ко мне.
Я уже вполне привык к своему одиночеству, и даже уже вполне успел полюбить его. Ведь это так удобно и комфортно, самому решать все свои проблемы, всегда заниматься тем, только, что хочешь именно ты. В моей теперешней жизни не было никаких упреков со стороны, теперь я сам себе ставлю цели, какими бы дурацкими они не казались людям.
Однако даже мне иногда необходимо общение. Со своими друзьями я либо разошелся, либо они просто-напросто умерли. Недавно в командировке в Челябинске я познакомился с потрясающе красивой тридцатилетней женщиной Катей. Это было обычное уличное знакомство на центральной пешеходной улице Челябинска на Кировке.
Красавица, не покажешь мне город, а то ведь так и помру не увидев всех прелестей сурового Челябинска сказал я, чтобы как-то завязать разговор.
Катя улыбнулась.
Андрей представился я.
Постепенно завязался разговор. Вместе с Катей мы прогулялись по Кировке, послушали уличных музыкантов, откуда-то взявшихся в Челябинске индейцев, видимо студентов одного из местных институтов. Потом прогулявшись по центру, мы пришли к большому колесу обозрения.
С высоты птичьего полета, Челябинск не казался мне таким уж и суровым, дым виднелся только вдалеке в промышленном районе, а так воздух по сравнению со столичным пьянил обилием кислорода.