Мне кажется, Павел Назарович, что это робко пролепетала секретарша Это эхо «Застрявшее» эхо
Гуйманн молчал примерно с пол-минуты, внимательно разглядывая маленькую секретаршу, словно бы впервые ее только что увидел и спросил по истечении молчаливой, хорошо выдержанной, паузы:
Вы издеваетесь надо мной, Зоя?!
Нет, я совершенно серьезно, Павел Назарович! в голосе Зои прозвучали чуть-чуть обиженные нотки. Это случается уже третий раз только за последние две недели! Официально третий раз, но были еще сигналы и кроме этих случаев!
Потрудитесь выражаться яснее! Какой третий раз и какие сигналы?!
Третий раз за две недели в коридорах нашего факультета «застревает» эхо! терпеливо объяснила Зоя. Я полагала почему-то, что вас должны были об этом известить в первую очередь. Все об этом давно уже знают бывший заведующий бывшей «Кафедрой неординарной философии» Владимир Николаевич Бобров, кажется, даже, до того, как попал в больницу, и эту его «неординарную» кафедру еще не расформировали, решил начать писать монографию на эту тему и, по слухам, что-то уже успел написать!
Гуйманн нахмурил лоб, якобы что-то припоминая и, будто бы довольно быстро припомнил (хотя, на самом деле, он никогда ничего не забывал, а особенно действия людей, события или явления, чьи отдаленные последствия могли представлять потенциальную опасность лично для него, для Гуйманна):
Бобров, он же правда, э-э-э начал осуществлять шесть месяцев назад какой-то совместный проект совместно с этим, с пропавшим сумасшедшим с Морозовым, с филологом. Не помню названия проекта дословно
«Разум без границ»! с готовностью подсказала секретарша.
Вот-вот! с горькой иронией проговорил декан философского факультета, талантливо скрывая свою полную осведомленность в данном, очень щекотливом лично для него самого, вопросе. Разве может быть разум без границ?! Может точнее нужно было назвать этот проект как-то по-другому, например «Сумасшествие в квадрате», а? Как вы считаете, Зоя?
Зоя пожала плечами и смущенно улыбнулась.
Собственно, спасибо, Зоя вы мне не нужны больше! сказал Павел Назарович и взяв двумя пальцами за края фигурной пепельницы из цветного чешского стекла, нервно крутанул ее вокруг оси по поверхности полированного стола.
Зоя неслышно исчезла, а тяжелая пепельница из чешского стекла не хуже настоящей юлы, с грохотом продолжала крутиться по полированному дереву, приковывая к себе взгляд декана, чьи мысли сейчас, однако, целиком были посвящены тем загадочным исследованиям, на которые в последние месяцы был брошен весь научно-творческий потенциал, во всех отношениях, вредной и антинаучной, слава Богу, ныне уже не существующей «Кафедры неординарной философии». Возможно, что первое практическое следствие этих откровенно сумасшедших, по глубокому убеждению, Гуйманна, исследований, только что растаяло в воздухе факультетских коридоров. Эхо всегда должно звучать нормально, как ему положено по законам акустической физики, а не так, как это почему-то стало происходить внутри помещения, вверенного ему, факультета.
Ученый Совет университета, по мнению Гуйманна, принял достаточно легкомысленное решение, утвердив в свое время проект «Разум без границ» в качестве официальной превалирующей научно-исследовательской темы «Кафедры неординарной философии». Единственным членом Ученого Совета университета, проголосовавшим против практического претворения в жизнь данного проекта, оказался он, доктор философских наук, Павел Назарович Гуйманн, декан философского факультета. Но ему не вняли и, после долгих колебаний, примерно месяц назад, он решился и написал подробное «личное мнение» в горотдел ФСБ, откуда до сих пор не получил ответа.
Самое плохое заключалось в том, что опасными идеями Боброва-Морозова, несмотря на своевременное расформирование проклятой кафедры поголовно увлеклись лучшие студенты факультета, откровенно отодвинувшие в сторону основные теоретические постулаты диалектического и исторического материализма. Основным смысловым стержнем «Разума без границ» являлось утверждение аксиоматичного характера, однажды приснившееся Боброву, а может подсказанное ему Морозовым, буквально, звучавшее следующим образом: «Не имеет права существовать ни секунды философская школа, чьи принципы, выраженные хотя бы в озвученных словесных формулировках, немедленно не воспроизводили бы в, окружающем место их рождения, пространстве, своих материальных отражений». Гуйманн, когда впервые услышал эту формулировку, лишь беспомощно развел руками и покачал головой. Качал, правда, довольно долго, сам того не сознавая, отдавая, таким образом, определенную степень уважения свежеродившемуся философскому принципу «доморощенного гения» Боброва.