Да что же это такое?!.
Плоский, идеально обточенный камушек, словно бы специально подготовленный природой для красивой судьбы «бегущего по волнам», сверкнув раз-другой над водною гладью, безнадёжно зарывается в море и скрывается там от глаз что же такое происходит с ним, как и с некоторыми другими, сходными с ним по своей пригожести и ладности?..
А вот другой камушек, тоже довольно плоский, но куда невзрачней первого своею шероховатостью и некоторой даже корявостью, ка-ак он извернулся близ воды, ка-ак он пошёл сверкать по мелким волнам!.. так и скрылся в слепящих отблесках солнца, я даже не успел сосчитать его блистательных подскоков
Что же это такое?
По теории, «по идее» самый гладкий камень и скакать должен далее всех других, не столь гладких
Не тут-то было.
Хотя, объективности ради, следует признать, что лучшей формы камень обычно и по воде скачет лучше других, но я здесь говорю о странностях исключений из правила. А их, исключений, что-то очень уж немало, подозрительно как-то немало
и вдруг поймал я себя на мысли, что далеко не в первый раз сталкиваюсь с такой «неправильностью», удивительной и прежде, но никогда прежде не казалось мне это чем-то противоестественным. Ну, зароется красивый камушек в воду, ну и что? Бормотнёшь про себя « не судьба», и тут же, не задумываясь, кидаешь другой
А вот сегодня задумался.
И показалось вдруг, что судьба камушков напоминает нечто знакомое мучительно даже знакомое
Ба! да не судьбы ли поэтов зеркально отсвечивают в судьбах прибрежной гальки? озарился я блаженным идиотизмом. И стал давать камушкам имена. Имена поэтов.
Вот, например, чёрный, великолепно отглаженный полуовальный голыш похоже, базальт с искорками кварцитовых вкраплений может быть это Пушкин?
А ну-ка, попробуем
Да-а, это действительно «Пушкин»!
Исчерна сверкающей молнией он пронёсся над водной стихией, пролетел с блистательными подскоками и неразличимо глазу скрылся где-то вдали а может быть, и поныне скачет?..
Это Судьба. Да какая, какая судьба!..
А вот желто-белый, еще более идеальный камушек: плоский, полностью закруглённый настоящий солнечный «блинчик». Да неужто в природе может быть гений идеальней Пушкина?..
А мы испытаем.
Но что же это такое?! всего лишь три разочка успел новый красавец, наш «новый Пушкин», сверкнуть над водой, как набежавшая, совсем небольшая волна опустила его ко дну. Вот тебе и Пушкин!.. Нет, это был какой-то другой, незнаемый гений, по изначальному замыслу, может быть, даже ещё более высокий, чем уже знаемый и любимый всеми и навсегда, но которому почему-то не благоволила судьба
А вот бордовый, тяжеловатый, не очень броский на вид, с бугорками и вмятинами камушек. Такой, скорее всего, не поставит рекорда, но уж мелкую волну преодолеет тяжестью своею, основательностью, какой-то внутренней, не сразу ощутимой ладностью кто же это такой?
А мы испробуем.
два три пять семь девять целых двенадцать раз он, тяжеловес, подскочил над водой! Его не смутила волна от проходившей яхты как нож сквозь масло прошёл он её насквозь и вышел на чистую гладь, и ещё, и ещё поскакал
Рекорда он не побил, но остался, остался в памяти. Как один из лучших остался.
Да это же Некрасов!
И правда, судьба не сулила ему калачей, путь начинался во мраке. Первая книга стихов «Мечты и звуки» была провальной, поэт не знал как выбраться из позора и безысхода нищеты, но преодолел всё! Он основал целую школу, его и поныне (как мало кого другого) любят русские люди. И читают! Читают не только в школе. Это судьба. Но судьба преодолённая.
а вот золотистый, не самый плоский, но очень красивый камушек с волнистыми естественными «кудряшками» поверху, уложенными тысячелетиями приливов и отливов. Он невелик размером и не обещает, вроде бы, чуда
Но Чудо случается именно с ним! Он, поначалу зарывшийся под воду и уже, кажется, сгинувший там навсегда, внезапно выскакивает на поверхность и начинает свой бессмертный полёт
Пронзительный, золотистый, он сливается в дальней дали с бликами солнца и уходит, чудится, не в синюю глубь моря, а в белый высокий свет поднебесья
Да это ж Есенин!
Право слово, Есенин. Ведь задержись он в начале пути чуть подольше на работе в московской типографии, в невыразительном, ненужном ему окружении пропал бы поэт. Зачахнул бы, распложая бесконечные и безнадёжные подражания Надсону, боготворимому тогда не только им, но и многими его московскими товарищами. Питерские столичные салоны (как бы их потом ни охаивал сам поэт) сыграли роль великолепной стартовой площадки для рывка в вечность. Крестьянская сметка вкупе с подлинным изначальным даром сделали дело именно там он сумел по настоящему (ибо ещё и со стороны, исчужа) разглядеть себя самого, истинную свою сущность и силу. Он попал в нужный размер, наклон, ритм и пошёл, и пошёл, и полетел