Там, на полу, были разостланы сено и трава, в двойных и тройных светильниках горели тонкие сальные свечки-мока'нки и слышалось жужжание как будто от нескольких здоровенных, в рост человека, пчел. То молодая, недавно взятая еще Янкелем, вторая жена и несколько жиденят, закрыв глаза и чмокая губами, жужжали какие-то молитвы, в которых слова схватить было невозможно. Однакоже было что-то такое в этом молении удивительное: казалось, кто-то другой сидит внутри жидов, сидит и плачет, и причитает, вспоминает и просит. А кого и о чем? - кто их знает! Только как будто бы уже не о шинке и не о деньгах...
У мельника стало от той жидовской молитвы что-то сумно на душе,-и жутко, и жалко. Он переглянулся с наймитом, которому тоже слышно было жужжание из-за корчемной двери, и сказал:
- Молятся!.. Так, говоришь, Янкель поехал в город?
- Поехал.
- И что ему за охота? Ну, как его-то как раз Хапун и цапнет?
- То-то и оно! - ответил наймит.- Кабы так на меня. то даром, что я воевал со всяким басурманским народом и имею медаль,- а ни за какие бы, кажется, карбованцы не поехал. Сидел бы себе в хате,- небось, из хаты не выхватит.
- А почему? Если уж кого схватить, то схватит и в хате. Почему в хате нельзя?
- Почему?.. Если вам нужно выбрать шапку или хотя рукавицы, вы куда за ними пойдете?
- Да никуда, как в лавку.
- А почему в лавку?
- Потому что в лавке шапок видимо-невидимо.
- Вот то-то и оно. Посмотрели бы вы теперь в синагоге: там тоже жидов видимо-невидимо! Толкутся, плачут, кричат так, что по всему городу слышно, от заставы и до заставы. А где толкун мошкары толчется, туда, известно, и птица летит. Дурак бы был и Хапун, если бы стал вместо того по лесам да по селам рыскать и высматривать. Ему только один день в год и дается, а он бы его так весь и пролетал понапрасну. Еще в которой деревне есть жид, а в которой, может, и не найдется.
- Ну, таких мало.
- Хоть мало, а все-таки... притом, из многолюдства и выбирать много лучше.
Оба замолчали... Мельник подумал, что опять его наймит зашиб хитрыми словами, и ему стало опять неприятно. А из окон все неслись жужжание, и плач, и причитание жидов.
- Да это еще правда ли? - заговорил мельник, которому захотелось подразнить наймита.- Может, так люди брешут! Один дурень сбрехнет, а другой и поверит.
Наймиту эти слова не понравились.
- Разве это я сам выдумал,- сказал он,- или мой отец, или сват... Когда это известно всему крещеному народу.
- А вы ж сами это видели?-задорно спросил мельник.
Когда он входил в азарт, то говаривал иногда, что не хочет знать самого чорта, пока его ему не покажут вот так, как на ладони. А теперь он как раз был в самом азарте.
- А вы ж,- говорит,- сами видели? А когда не видали, то и не говорите, что оно есть, вот что!
Наймит спустил маленько голосу и даже что-то закашлялся. Ну, да не такой - волк его заешь! - и он человек был, чтобы совсем сдаться.
- Лгать не стану,- говорит,- сам никогда не видал. Ну, а вы, господин мельник, когда-нибудь Киев видели?
- Нет, не видел, тоже лгать не буду.
- А он-таки есть, хоть вы его и не видали. Тут уж мельник на такое ясное слово совсем вылупил глаза.
"Вот что правда, то правда,- подумал он,- таки Киев есть, хоть я его не видал... Видно, надо верить, когда добрые люди говорят".- Ну, хорошо... От кого ж вы это слышали?
- Ба! от кого? А вы от кого про Киев слыхали?
- Тю-тю! Ну, и язык у вас!.. Чистая бритва, чтоб ему отсохнуть!
- Нечего моему языку отсыхать... Если все говорят, то, значит, правда. Не была бы правда, то все не говорили бы, а говорили бы одни только брехуны...
- Тьфу! Да остановись ты хоть на одну минуту! Я ж уже и сам вижу, что не в тот переулок завернул... А только я б хотел знать, откуда она взялась, такая людская намолвка...
- А оттуда и взялась, что это каждый год бывает. Что бывает, о том и люди говорят, а чего не бывает, о том и говорить не стоит...