Вишняк напоминает, что Маклаков почему-то напрочь забывает тот факт, что путем «соглашательства» с властью, во что бы то ни стало, «партии эволюции» пытались идти долго и упорно. «Воскрешать ли из забвения «работоспособность» столыпинской III-ей Думы, чтобы получить право утверждать, что считавшая себя либеральной русская общественность может быть обвинена в чем угодно, но только не в недостатке уступчивости, a иногда и прямой угодливости перед властью? Октябристская ли Дума не старалась «не открывать дверей революции»? Она ли не «помогала власти во всех её попытках двигаться в лучшую сторону, как бы ни было это движение незначительно»? Она ли не избегала «всякого шага, который мог толкать к тупику, из которого не было другого выхода, кроме общего взрыва». И к чему привел этот путь эволюции во что бы то ни стало? К тому, что не менее ІІІ-ей Думы законопослушная и патриотическая ІV-ая Дума возглавила не ею подготовленный, a ею всячески приглушавшийся «общий взрыв!».21
«Если бы даже все кадеты перестали быть кадетами и стали октябристами, подводит итог Вишняк, взрыв не был бы предотвращен.<>Взрыв 17-го года был, действительно, всеобщим. И в нем так или иначе приняли участие не только «революционная демократия» и вся без изъятия «либеральная общественность», но и сановная и придворная бюрократия, министры и apxиереи, почти вся царская фамилия Если искать причин срыва революции и неудач её первого возглавления, их надо искать не там, где их ищет В. А. Маклаков, а как раз в противоположном направлении не в недостаточной гибкости либеральных партий перед властью, а в избыточности их оппортунизма и приспособляемости».22
Ирония русской исторической судьбы заключается в том, что главный сторонник компромисса с царской властью «во что бы то ни стало» лидер «октябристов» Александр Гучков к 1916 году становится сторонником насильственной смены власти. «Вся хозяйственная, экономическая жизнь страны катилась под гору, потому что та власть, которая должна была взять на себя организацию<>тыла, была и бездарна, и бессильна, говорил Гучков на допросе в Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства. В этот-то момент для русского общества, по крайней мере, для многих кругов русского общества и, в частности, для меня стало ясно, что как во внутренней жизни пришли мы к необходимости насильственного разрыва с прошлым и государственного переворота, так и в этой сфере, в сфере ведения войны и благополучного ее завершения, мы поставлены в то же положение<>Вина, если говорить об исторической вине русского общества, заключается именно в том, что русское общество, в лице своих руководящих кругов, недостаточно сознавало необходимость этого переворота и не взяло его в свои руки, предоставив слепым стихийным силам, не движимым определенным планом, выполнить эту болезненную операцию».23
2
Наш великий писатель Александр Солженицын, закончив одну из частей «Красного колеса» «Март Семнадцатого» почувствовал «органическую потребность: концентрированно выразить выводы из той массы горьких исторических фактов». В течение 1980-1983 г.г. он пишет большую статью «Размышления над Февральской революцией» и пытается понять причины революции.24
С одной стороны, полагает Солженицын, к началу 1917 года «российская монархия сохранялась ещё в огромной материальной силе, при неисчислимых достояниях страны. И к ведению войны<>И для сохранения внутреннего порядка: образ царя твёрдо стоял в понятии крестьянской России, а для подавления городских волнений не составляло труда найти войска».
С другой стороны, налицо была общая «моральная расшатанность власти», которая выражалась в том, что власть неспособна противостоять революционному хаосу. Эту расшатанность Солженицын объясняет «мощным либерально-радикальным (и даже социалистическим) Полем в стране. Много лет (десятилетий) это Поле беспрепятственно струилось, его силовые линии густились и пронизывали, и подчиняли все мозги в стране, хоть сколько-нибудь тронутые просвещением, хоть начатками его. Оно почти полностью владело интеллигенцией. Более редкими, но пронизывались его силовыми линиями и государственно-чиновные круги, и военные, и даже священство, епископат (вся Церковь в целом уже стояла бессильна против этого Поля), и даже те, кто наиболее боролся против Поля: самые правые круги и сам трон. <>Поле струилось сто лет настолько сильно, что в нём померкло национальное сознание и образованный слой переставал усматривать интересы национального бытия. Национальное сознание было отброшено интеллигенцией но и обронено верхами. Так мы шли к своей национальной катастрофе».