Ильф Илья , Петров Евгений
Илья Ильф и Евгений Петров
Путевые очерки
Два самых больших события в жизни Тони произошли почти одновременно. Не успела она свыкнуться с замужеством, как надвинулось новое событие. Константина Степановича Говоркова, ее мужа, послали на службу в город Вашингтон, и Тоня вместе со своим Костей поехала в Америку.
На Белорусско-Балтийский вокзал Тоню пришли провожать две подруги - Киля и Клава. Они были веселые, насмешливые девушки, но здесь, среди интуристов и носильщиков, стеснялись и все время спрашивали Тоню:
- Значит, едешь?
Тоне тоже было не по себе, и она уныло повторяла:
- Так вы пишите, девочки.
- Как я тебе завидую, - говорила Киля. - Ты счастливая. Будешь жить в Нью-Йорке.
- Не в Нью-Йорке, а в Вашингтоне, - поправляла Тоня. - Нью-Йорк это не столица, а мы будем жить в столице.
- Ты счастливая, - повторяли Киля и Клава. - Там, наверно, очень интересно.
- Я думаю, - скромно отвечала Тоня.
Муж, Костя Говорков, часто забегал в свое купе и смотрелся в зеркало. Его мучило, что он купил слишком большую шляпу, не по голове. Шляпа все время налезала на уши и как-то обидно подчеркивала этим юность тов. Говоркова. Поэтому, возвращаясь на перрон, он держал шляпу в руке и, чтобы не заметили его смущения, строго говорил молодой жене:
- Тоня, иди в купе, ты простудишься.
Девочки и в самом деле немножко завидовали. Сейчас подруга уедет в далекую таинственную Америку, а они пойдут на свою расфасовочную фабрику упаковывать перец, соду и шафран в картонную тару. И так будет каждый день, в то время как Тоня... Лучше было даже не думать о Тонином счастье.
- Так ты пиши, Тонька! - громко и тоскливо крикнули они вслед уходящему поезду.
- Так вы пишите, девочки! - донеслось к ним из сырого железнодорожного мрака.
Ехать через Европу было интересно и жутко. В Польше из окна вагона Тоня в первый раз за свою жизнь увидела помещика. Он ехал в бегунках. Это был толстый усач в брезентовом плаще. Он строго обозревал свои тощие овсы.
Костя тоже никогда еще не видел помещиков, И молодожены долго следили за этой странной фигурой, как бы возникшей из учебников политграмоты.
Очень часто менялись страны. В вагон входили то польские таможенники и жандармы, то немецкие, то бельгийские, то французские. Тоня боялась этих людей. Они были грубоваты и торопливы, какими, видно, уж полагается быть таможенным чиновникам во всем мире. Но Тоне казалось, что эта суровость направлена специально против нее и Кости, что вот они схватят ее милого Костю и куда-то потащут его вместе с паспортами, билетами и деньгами. Что она тогда будет делать? Без паспорта, без денег и билета? Кроме того, она не знала ни польского, ни немецкого, ни французского. Английского она тоже не знала. Английский язык немножко знал Костя.
- Шоколад? Сигареты? - прокричал французский таможенник ужасным голосом.
- Нон, нон, - ответил Костя. - Шоколад нон. И сигареты нон.
Тогда француз неожиданно ушел; даже не взглянув на чемоданы.
Но самое страшное было впереди. Пароход. Он стоял в Шербурге, высокий, черный, с толстыми желтыми трубами. Это был "Маджестик".
- "Кюнард Уайт Стар лайн", - с удовольствием объяснил Костя по-английски, когда молодожены, устроившись в каюте, вышли на палубу. - Пятьдесят шесть тысяч тонн. Английское пароходство. Теперь, Тонечка, я буду все время практиковаться в английском языке.
И он стал говорить в уме английскую фразу, с которой собирался обратиться к матросу: "Скажите, пожалуйста, в котором часу отойдет этот пароход?" Матрос занимался совсем не матросским делом - раздавал пассажирам для подкрепления сил чашки с горячим бульоном.