Среди них выделялся женский голос, робкий и слезливый:
- Ох, господин Шашиньо, прошу вас, не обижайте вы нас... Вы же видите, что он теперь работает... Подождите с долгом... Он только об этом вас и просит...
- Я и так довольно ждал... И больше не намерен, - послышался злой голос беззубого старика. -- Теперь дело за судебным приставом... Пусть разбирается, как знает... Эй, Эжен!
- Это старый прохвост Шашиньо, - вполголоса сказал мне паромщик. -Ладно! Ладно!
И я увидел на берегу высокого старика, принарядившегося в сюртук из грубого сукна и новехонький цилиндр с очень высокой тульей. Этот крестьянин с опаленным солнцем, обветренным лицом и обезображенными мотыгой руками казался от своего городского платья еще более черным и загоревшим. Упрямый лоб, длинный крючковатый, как у индейца, нос, поджатый рот, окруженный ехидными морщинками, придавали ему жестокое выражение, вполне соответствовавшее звучанию его имени.
- Ну, Эжен, поехали! -- прыгнув на паром, скомандовал старик дрожащим от гнева голосом. Пока перевозчик возился с канатом, к нему подошла фермерша.
- Вы это на кого сердитесь, дядюшка Шашиньо?
- Это ты, Бланш? И не говори!.. Я зол... И все из-за этих бродяг Мазилье... -- И он кулаком указал на тщедушную фигурку, которая плача плелась по протоптанной дорожке.
- Чем они перед вами провинились?
- Чем провинились? А тем, что вот уже целый год не платят ни за квартиру, ни за вино... И никак не вытянуть из них ни одного су... И сейчас я еду к судебному приставу: пусть вышвырнет этих бродяг на улицу!
- А ведь он неплохой человек -- Мазилье... Может быть, это не его вина, что он вам не платит... Ведь столько людей разорились за эту войну.
Тут старого крестьянина словно прорвало:
- Дурень он, вот что! Он мог бы разбогатеть на пруссаках. Но он, изволите ли видеть, не захотел!.. Как только они появились, он закрыл свою лавочку и снял вывеску... Другие трактирщики загребали золото во время войны, а он не наторговал ни на грош... Пуще того, он достукался до тюрьмы со своими дерзостями... Дурень, как есть дурень! А что ему, скажи на милость, было до всех этих историй? Он ведь даже и солдатом-то не был. Продавал бы себе водку да вино и преспокойно бы теперь мне заплатил... Бродяга, да и только! Уж покажу я тебе, как корчить из себя патриота!..
Весь покраснев от негодования, он бесновался в своем парадном сюртуке, размахивая руками с неловкостью крестьянина, привыкшего к рабочей блузе.
По мере того как он говорил, в ясных глазах фермерши, за минуту до этого полных жалости к Мазилье, появилось холодное, чуть ли не презрительное выражение. Она тоже была крестьянка, а эти люди не уважают тех, кто не хочет зарабатывать деньги. Сказав было: "Уж больно жалко жену", она через миг произнесла: "Правильно, не надо было отказываться от своего счастья". И в заключение прибавила: "Ваша правда, раз должен, то надо платить". А Шашиньо, злобно стиснув зубы, по-прежнему бормотал:
- Дурень... Одно слово -- дурень...
Перевозчик, который слушал их, не переставая действовать шестом, счел нужным вставить:
- Полно сердиться, дядюшка Шашиньо! Подумаешь, какая вам польза от судебного пристава!.. Много ли выиграете от того, что имущество этих бедняков пойдет с молотка? Повремените немного, не так уж вам приспичило.
- Поговори-ка ты у меня, лодырь ты этакий!.. Ты ведь у нас тоже патриот!.. Прямо тошно глядеть!.. Пятеро детей, ни гроша за душой, а еще вздумал палить из пушек, когда его никто не просил!.. Вот скажите сами, сударь мой (он, по-видимому, обращался ко мне, этот мерзавец), какая нам от этого была выгода? Вот этот, к примеру взять, добился того, что ему испоганили рожу, да еще в придачу потерял хорошее место... А теперь живет, как цыган, в бараке, где дует со всех сторон, дети только и делают, что болеют, а жена надрывается над стиркой... Скажите сами, разве он не дурень?..